об этом знала, то принесла бы Ганеши молоко. Но она обращалась к нему так, как учили её молиться своему богу. Люди заходили и выходили из храма, украшали Ганеши гирляндами жёлтых ноготков. Служитель поджёг благовония, они истлели и погасли. С восхода и до первых сумерек Мария не прервала молитвы. Когда же поднялась, её колени были похожи на два синих камня, а ноги затекли. Кровь проталкивала себе путь маленькими остренькими рывками. Пошатываясь, она вернулась домой с разницей в несколько минут с Амиром.

Ганеши устранил препятствия, и Амир прошёл первое слушанье.

– Там было полгорода, Мария, но нас с Гоувиндом взяли.

– А Гоувинд-то зачем потащился? – сразу насторожилась Мария.

– Вчера я рассказал о пробах, он решил тоже сходить, посмотреть и ради опыта.

Марии это не понравилось, хотя кроме Гоувинда на роль полководца Баджи-рао претендовало ещё четыреста семь красивых мужчин. Триста из них отвергли сегодня.

– Я верила, что ты пройдёшь. Ты как Баджи-рао любишь женщину другой веры, – сказала Мария, её улыбка освещала лачугу ярче ворованного света.

Наконец у них появилась надежда, гладкая и скользкая, как морской камешек, но её можно было ощущать и держать в руках. Мария вдруг вспомнила, что и Гоувинд любит женщину другой веры. «Ну и что, это ничего не значит, они же из одной страны, – убедила она себя. – Значит только Амир». И всё-таки она опять сказала:

– Не понимаю, зачем Гоувинд пошёл? Какой из него воин? У него лицо подростка, к тому же слишком доброе, наивное какое-то.

– На сцене у него другое лицо. Вообще-то он хороший актёр, – задумчиво сказал Амир. Он на мгновение усомнился и подумал, что зря рассказал о прослушивании другу.

– Сходи в библиотеку, почитай как можно больше о Баджи-рао. Это шанс забрать детей, если бы я могла, то сама бы стала пешвой[30]. Да я стала бы кем угодно, Амир, – сказала Мария на смеси языков.

– Я знаю, знаю, – ответил Амир и сделал жест, означающий, что он хочет побыть в тишине – провел рукой перед своим лицом. У него в ушах пронзительно кричала птица-коял.

В дороге

А вскоре мы уехали в Бомбей,

Где нет деревьев, кроме одного,

Что по ночам бушует в наших снах.

ДЕЛИП ЧИТРЕ, «РУБКА БАНЬЯНА»

Каждый раз, когда Мукта уезжала из дома, вся семья рыдала. В тот раз никто не обронил и слезинки. Все стояли на террасе, как на похоронах. Отец даже не вышел её проводить, а ведь он обожал свою старшую девочку. Только сказал кому-то в потолок:

– Наш народ во всём стал следовать американской культуре.

Потом долго сидел в кресле, смотрел на шторы. Белобородый сикх в меловом тюрбане в свете торшера напоминал призрака, что бродит по горам Пенджаба и пугает крестьян.

Мама Мукты, полная юркая большеглазая дама, качала головой. На прощанье она вздохнула:

– Подумай ещё много раз, дочка, нам так тяжело это принять.

– Гуру Грантх Сахиб джи ясно сказал в Хакамнаме[31], что сикх должен женить свою дочь только на сикхе, а не на стриженном[32], – проскрипел дедушка.

Бабушка заплакала:

– Вижу, скоро вы, молодежь, побежите замуж за пакистанцев.

– Бабушка, он такой же индиец, как мы все, – робко ответила Мукта.

– Никогда такого не было, чтоб женщины Чанда выходили за обритых! – сказал дедушка и ушёл в дом.

Лишь младшая сестра, тоненькая стюардесса «Индийских авиалиний», которая специально взяла отгул в этот серый день, обняла Мукту перед отъездом. Она ничего не сказала, злясь на сестру за то, что та так расстроила родителей, за то, что её дурацкий приезд нарушил весь ход вещей в доме. В то же время Мукта словно обелила её саму: уже год длился её роман с женатым пилотом.

Мукте не хватило квоты для покупки билета на прямой поезд. До Читтаргарха она поехала на автобусе «слипере» со спальными полками, похожем на вагон. Внутри не было туалета, а по дороге бедняжку здорово приспичило. Она просила остановиться, но шофёр грубо отрезал:

– Сестрица, займи своё место.

Автобус несся, как взбесившийся, над серпантином дорог, едва касаясь колёсами трассы.

Мукта села, затем она легла, но жидкость переполняла её маленький живот. Мукта расплакалась, встала и пошла проходом, снова умоляла водителя остановиться. Со всех полок за ней наблюдали.

– Дядя, останови уже треклятый автобус, – сказал кто-то. – Женщинам нельзя терпеть.

– Останови, брат, имей сердце, – поддержал его другой.

На всех полках зашумели:

– От одной минуты беды не будет.

– Что ты гонишь свою повозку, как шальной?

– Будто сам святой и ни разу в жизни не отливал!

– Ах, братья, ведь не положено здесь, – сказал водитель, нажимая тормоз. Автобус снизил безудержную скорость, остановился.

Мукта отошла от трассы в густую траву, в которой стонали цикады. В тёмном горизонте растворялись крыши зловонного трущобного посёлка. Недалеко от дороги паслась без привязи белая лошадь. Мукта почувствовала бесконечное облегчение. Не только тело, душа её радовалась. Вдруг посреди громадной ночи она поняла, как бессмысленно и мучительно было столько лет скрывать от семьи Гоувинда.

Для её родителей, которые увидели друг друга впервые на свадьбе, мысль о любовном браке казалась даже греховной. «Они обязательно привыкнут к этой новой для них мысли», – сказала тихонечко в ночь Мукта, словно повторяя роль.

Она зашла в шорохи автобуса, поблагодарила сердитого шофера, забралась в пыльный уют полки, задёрнула шторки. Она ехала к своему Гоувинду и была счастлива как никогда прежде. Накануне они около минуты говорили по телефону. Он также рассказал своим, он пошёл на пробы в фильм о Баджи-рао. После стольких лет их жизнь начала меняться. Пленительное чувство нового разливалось внутри и вокруг.

Мукта думала о том, что у них может быть ребёнок. Ей так хотелось своего малыша, а не чужих детей, которых дают подержать на время, а потом забирают вместе с крошечными ладошками и малюсенькими пальчиками.

Она думала о том, что им нужно побороть все сомнения. Думала о матери Гоувинда, которая, как он сказал, любит пить чай вприкуску с ладду. Мукта решила, что будет подавать ей чай хоть тысячу раз в день. Она придёт и поклонится бабушке и отцу, брату и его жене, подружится с их мальчишками-школьниками. Постепенно они поймут, что никакой разницы между ними нет, называться сикхом не страшно, это не угрожает их семье. Её сладкие мечты утекли в сон.

Автобус проносился по узким артериям ночи, в которой все мои сиротки, засыпая, надеялись на