Не дожидаясь окончания фильма, я откинулась на диване с блокнотом на коленях и принялась покусывать ручку.

Халланд (умер)

Выстрел

Косули

Петер Ольсен (ружье)

Пернилла (квартира, переадресовка)

Стина (в лесу)

Брандт (исчез)

Это мне ничего не дало. Картина не складывалась. На обороте я написала:

Стирка

Продукты

Уборка

Проверить

Письма Комната у П

Я уже полулежала. Это напомнило моему телу о том раннем утре, когда я прилегла здесь и спала до тех самых пор, как застрелили Халланда. С непривычным чувством физического довольства я представляла себе, как прочту ему, что написала ночью. Я так давно ему не читала, не то что вначале. Бывало, я сидела на кухонном столе и читала вслух какую-нибудь новеллу, а он в это время готовил. Должно быть, его это занимало, помню, иногда он громко смеялся. Наконец-то у меня пошла книга — так нет же, ему надо было взять и умереть! Мною овладел гнев. Мой гнев был неправедным, но что еще хуже, у меня возникло желание отомстить. Не убийце — с этим ружейным стрелком все было слишком абстрактно. Я чувствовала, если мне и хочется кого-то убить, так это Халланда. Потому ли, что у него были тайны, или просто потому, что его смерть помешала мне дописать книгу? Меня в жизни часто охватывала жажда мести, однако мне никогда не удавалось утолить ее, как это однажды сделал мой дедушка. Выросши, я стала подозревать, что историю эту он у кого-то украл, ну а ребенком не могла ее наслушаться. Мой дедушка плохо вел себя в школе, и у него был учитель, который его бил. Дедушка отведал немало колотушек, тот его и руками бил, и порол розгами. Помощи дедушке ждать было не от кого, это ведь разрешалось, притом он был не самым податливым мальчиком. Будучи двадцати трех лет и успев превратиться в плечистого каменщика, он повстречал этого самого учителя на улице. Тот дружески с ним поздоровался — когда дедушка доходил до этого места, у меня у самой уже чесались руки. Учителю было невдомек, что он поступал дурно! И — надо же быть этаким болваном! — он пригласил дедушку к себе домой на чашку чая. Тут-то дедушка и задал ему хорошую трепку: отблагодарил за давешнее.

Я без конца упрашивала дедушку рассказать эту историю. Но ни разу не решилась спросить, как выглядел учитель, когда дедушка от него уходил. У него шла кровь? Он лежал на полу? Плакал? У него было что-нибудь сломано? Он умер? Это к истории отношения не имело. Шок — в этом-то и заключалась месть. Я видела перед собой испуганные глаза учителя, и только. Ну а кого я могла отколотить сейчас?

Мой взгляд упал на подоконник окна, обращенного в сад. Там лежал бинокль Халланда, на атласе птиц. Атлас был претолстый и изрядно потертый. В нем было много записей, маленькие значки обозначали, что эту вот птицу он видел — и где, даты, места, порой заметка о песне или движениях. Я наблюдала, как он делал заметки, слушала, как он рассказывал о той или иной птице, смотрела в нужном направлении, если он показывал. Постепенно я познакомилась с некоторыми пернатыми хищниками. Научилась отличать черноголовую чайку от крачки и знала, какой у крачки зимний наряд. Больше всего я слушала в самом начале. Взяв атлас с подоконника, я вернулась на диван, из атласа выпал листок. Почерк Халланда. Там стояло: Apus opus. Черный стриж проводит почти всю свою жизнь в полете. Пищу и материал для гнезда он добывает в воздухе; он может пить и купаться, не приземляясь, и нередко проводит ночь на крыле. Обыкновенно черный стриж прекращает полет, лишь когда выводит потомство. После того как птенцы покидают гнездо, бывает, что они прекращают полет не раньше, чем по прошествии трех лет, когда они возвращаются, чтобы самим строить гнезда. Я.

«Я»? Что это значит — «Я»? Прочтя эту короткую запись вслух, я подумала: звучит как стихи, это доставило мне радость и боль, только Халланд не был поэтом, и наверняка то, что там написано, просто соответствует истине. Но «Я»?

— Прекрати! — крикнула я. — Да прекрати же!

«Это только когда убираешься и вытираешь пыль, то пыль поднимается. А не трогать ее, она будет лежать себе как лежала».

Эдвард Мунк в передаче Рольфа Э. Стенерсена[38]

Наступил понедельник. О’кей. Значит, начались будни? Я, можно сказать, съездила на работу, я с ней не очень-то справилась, но все же это сдвиг.

Если это будни, то лучше заняться стиркой. Я загрузила машину. Теперь я могла выйти пройтись, сходить за продуктами, а по возвращении сесть за письменный стол. Вместо этого я сварила кофе и поднялась наверх. В комнате у Халланда так и лежал свернутый Мартин Герр, а на столешнице — переадресованные письма, которые я туда выложила. Они засели у меня в подкорке с того момента, как попали мне в руки; надорвав пальцем конверты, я повытаскивала содержимое, сбила листы в стопку и стала читать подряд, потом пересчитала их и просмотрела еще раз. Напоминания о неуплате. Все до единого. В одном было написано, что нам отключат телефон. Я спустилась вниз и сняла трубку: действительно, нет гудков. Что, уже?

Мне все известно. Было все про Халланда известно. Моя большая любовь. Ненавидела ли я его? По крайней мере, именно с этим чувством я пересекала площадь, рывками натягивая на себя свитер. Войдя в банк на главной улице, я не раздумывая прошла за стойку, к столу, за которым сидела Кирстен. Она встала мне навстречу и, мягко взяв под локоть, завела внутрь.

— Вы закрыли счет Халланда? Это правда, что все перекрывают, когда человек умирает? Я совершенно без денег, почему меня никто не предупредил?

Тшш, тшш. Она налила мне кофе и, склонив голову набок, спросила:

— Что случилось?

— Нам отключили телефон!

— Так быстро это не делается, — сказала она. — Дай мне личный номер Халланда. — И, посмотрев на экран, снова повернулась ко мне.

— Ну?

— Судя по всему, Халланд довольно давно уже отменил все платежи. А вы не могли с ним перенаправить их на твой счет?

— Это вряд ли имело бы смысл, на моем счету обычно негусто.

Я дала ей свой личный номер.

— Да, на текущем у тебя две тысячи семьсот. Но на депозите…

— Это для уплаты налогов…

— Там должно быть больше полумиллиона, правильно?

— Больше полумиллиона?

Она кивнула и щелкнула кнопкой.

— Откуда они взялись?

— От Халланда, — сказала она. — Месяц назад он перевел сюда крупную сумму, неужели ты не знала? Четыреста пятьдесят тысяч крон.