Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Потому что совершенно точно мы остались одни. Только он и я. Погружаясь в забытьё, марево, чёрный омут, всплеск единения так и не забывших друг друга тел.
Мы даже не проложили дорожку из брошенных вещей к кровати. Куча одежды, из той, что всё же пришлось снять, образовалась прямо у входной двери.
И вопль, которым я закончила восьмисекундный спринтерский забег на самую короткую в мире дистанцию, он заглушил поцелуем и последним мучительным толчком.
— Вот чёрт! — обмякла я в его руках и уткнулась в шею.
— Полностью согласен, — выдохнул он, но так и не поставил меня на пол.
Я представила, как смешно это смотрелось со стороны, когда со мной на руках он наступал на брюки и выворачивал штанины, избавляясь от штанов, и улыбнулась. А он даже не запыхался. Положил меня на кровать. И прыгнул рядом.
— А вот теперь можно и поговорить, — скользнул пальцами по моим губам.
— Нет, теперь я требую продолжения банкета.
— Да кто же тебя отпустит без добавки? — улыбнулся он. Помог мне снять футболку. Избавился от своей рубашки. Зажав над головой руки, прижал меня к кровати всем телом. Коснулся губами плеча. Зарылся носом в шею. Вдохнул. Задержал дыхание. И шумно выдохнул. — Господи, как я по тебе скучал.
«Господи, что я наделала!» — впилась я зубами в его плечо и ногтями в спину, чувствуя, как мелкой дрожью потряхивает от его близости. Чувствуя, как снова проваливаюсь в пропасть по имени «хочу его до безумия». На дне которой уже написано огромными буквами «люблю его до безумия». И раньше или позже об эту истину я и разобьюсь. И поделом мне, жалкой врушке, поделом.
Когда-нибудь разобьюсь. Но, пожалуйста, не сейчас, когда он рядом. Когда его ягодицы задают ритм, с которым бьётся моё сердце. Сейчас я ничего не хочу знать. И не хочу ни о чём думать. Только растворяться в нём без следа, без остатка, до беспамятства.
Всё, чем я жила, что делала, о чём мечтала так сильно задвинулось на второй план с его появлением, что где-то к нашей жаркой полуночи мне стало казаться, что ничего этого никогда и не было — жизни без него. Что мы были всегда: он, я, Машка. Просто мы это забыли. Словно из киноплёнки нашей жизни вырезали кусок. И вставили чужой, где у каждого — своя жизнь.
И так не хотелось возвращаться в реальность. Как тогда, четыре года назад.
Но мы оба знали, что сейчас уже так не получится. Сейчас — придётся.
— Что мы скажем, когда она проснётся? — лёжа на боку, он пальцем рисовал узоры на моём животе и косился на сопящую в кроватке Матрёшку.
— Может быть, ничего. Будет зависеть от того, что она спросит, — усмехнулась я. — Обрадуется или расстроится. Её сейчас не поймёшь, у неё период становления личности. Скорее всего, она заметит ворох игрушек и даже не вспомнит про тебя. Так что не обольщайся.
Он улыбнулся.
— Расскажешь мне про её отца?
О, боги! Я закрыла глаза и скривилась, всем своим видом давая понять: нет!
— Не увиливай от ответа. Ты сказала, что она на него похожа.
Да, мой родной. В зеркало на себя посмотри.
— А мне кажется, она похожа на деда, на твоего отца.
Что?
— Ты видел моего отца? — я резко открыла глаза и приподнялась на локтях.
— Конечно, я же помогал твоей маме подняться в квартиру. И она пригласила меня зайти. Напоила чаем.
— И ты, конечно, не отказался? — разозлилась я.
Чёрт, мама и так всё чуть не испортила, с чего-то решив ему намекнуть. Кое-как удалось заставить её замолчать и растолковать, что я сама решу: стоит ли ему знать. И не надо лишать меня права признаться. То, что он сам не догадался, ведь вопрос пары дней, если не минут.
— И не собирался отказываться. Они чудесные. И они твои родители. А мне очень хотелось понравиться. Но честное слово, — поднял он руку, защищаясь, — спину я твоей маме не срывал. Это — судьба! А я просто оказался в нужное время в нужном месте.
— Уверена, с этим моя мама прекрасно справилась сама, — усмехнулась я.
— Так что на счёт отца Матрёшки?
— Ты расстроишься, предупреждаю, — посмотрела я на него пристально.
— Ладно, — выдохнул он, явно готовясь услышать неприятную новость. — Говори.
Я наклонилась к самому уху.
— Я его люблю. Очень.
Бедный мой, какая гамма чувств должно быть накрыла его сейчас. Но ведь ни один мускул не дрогнул на лице.
— До сих пор? — хмыкнул он. Тяжело выдохнул. И снова ничегошеньки не понял.
— Всегда, — пожала я плечами. — С самой первой встречи.
— Значит, я со своими чувствами не ко двору? — он помрачнел. Резко сел. — Да, да, я знаю, что слишком настойчив, торопился и тебя не слушал. Но ты могла как-нибудь…
— Что? — я села рядом с ним. — Намекнуть?
— Не пускать меня так далеко, если я тебе не нужен.
— То есть маму забрать, а тебя с порога выгнать? Или где, в каком месте я должна была тебя остановить? Не открыть дверь метро? Не пустить в рабочий кабинет? Выгнать с лекции?
— Эль, — он сгрёб меня в охапку, зарылся носом в волосы. Вздохнул. — Я так тебя люблю. Тебя. Твою девочку. Всем сердцем. И я есть, а его нет.
— Он есть, — шепнула я.
— Да что же ты делаешь!
Он зарычал как раненый зверь. Подскочил. Стал натягивать рубашку.
— Ой, дура-а-ак! — закрыла я рукой лицо. Выглянула на него из-под приоткрытых пальцев. И мягкий матрас заскрипел, когда я встала и сделала до края два неверных шага. — Куда ты?
— Не знаю. Домой, — резкими движениями он выворачивал штаны. — Я должен это переварить. Как-то принять. Ты поэтому не хотела продолжать отношения, да? Не из-за Кости? — глянул он на меня искоса. — А потому, что у тебя есть он?
«Мужская логика во всей красе», — усмехнулась я. Уже все догадались. Все! А он тупит по-страшному. И слышит только то, что хочет, ревнивый мой.
— Паш, у тебя в школе по математике какие были оценки? — опустилась я на край матраса, подогнув ноги.
— Нормальные, — он наконец втиснулся в брюки.
Единственный мужик на моей памяти, что носит джинсы на голое тело, без трусов. И смотреть на него было и смешно, и больно.
— А можно личный вопрос?
— Спрашивай, — дёрнул он плечом.
— Как вы познакомились с Юлькой?
— Никак, — он сел рядом. Натягивал носки. — Она родилась, когда мне было тринадцать. Вот так и познакомились.
— Так вы вместе росли? — удивилась я.
— Ну можно и так сказать. Наши отцы дружат.
— А как вы с ней сошлись?