Тогда она вернулась туда, где он ее оставил, ожидая встретить его укоризненный взгляд, но и тут его не оказалось. Она бросила взгляд туда, где видела Пьетро с Анной-Марией, надеясь, что он заметил их и подошел поговорить, но их и след простыл, будто все это ей привиделось. Около той же стены уже обжималась другая парочка. И чем она их всех так притягивала?

Ева ощутила прилив давно знакомого страха потеряться в незнакомом городе и еще смутный экзистенциальный страх потерять только что обретенную любовь. Как им найти друг друга в этом бешеном маскараде красавиц и чудовищ, в этом царстве вечно грохочущих труб?

Непрекращающийся гомон давил ей на уши. Первым делом она наугад двинулась в сторону отеля, хотя у нее всегда было плохо с ориентированием в пространстве – мама называла это топографическим кретинизмом. Она снова была маленькой девочкой, случайно выпустившей мамину руку в ночном городском лабиринте. Невольно вспомнился приход нового миллениума, который они отмечали на Красной площади: она тогда была совсем маленькая, на брусчатке батареями перекатывались десятки бутылок от шампанского, пьяные и счастливые москвичи подкидывали в воздух все новые мутно-зеленые бутылки «Советского», и даже ее невозмутимая обычно мама испугалась за свою четырехлетнюю дочь.

Как назло, все, к кому она обращалась сейчас, не понимали ни слова по-французски, отвечая ей что-то на немецком. Английский тоже приводил их в замешательство, а может, виной всему был шум, мешающий любые слова в несъедобную кашу с комочками.

Она давала волю эмоциям, раздирающим ее внутри, расталкивая идущих навстречу сказочных существ, и ее сердце опережало такт марша. Пробегающие мимо дети кидали в нее пригоршни голубых и кроваво-красных конфетти, застревающих в волосах. Она чуть не поскользнулась, когда серебряные блестящие отрывки попали ей под каблук. Невольно выругалась на русском языке, тут же с гордостью почувствовав, насколько честнее и искреннее это звучит, чем жеманное putain57 или merde58, которые так часто вылетали из французских ртов.

Ей казалось, что она попала в какую-то страшную сказку, параллельный мир, от которого нас отделяет лишь тончайшая пленка реальности. Все вроде бы так же, но немного по-другому, и именно поэтому так страшно. Как в легендах, которые так любил Карлос. Ну вот, она уже говорит о нем в прошедшем времени, словно больше никогда не увидит. Как он мог бросить ее в этом хаосе, оставить одну в каком-то страшном рассказе По? Прямо-таки низвержение Евы в Мальстрем59. Что-то подсказывало ей, что это не игра и все это – по-настоящему.

Вдруг в сердце толпы, рядом с целой процессией русалок с волочащимися по полу изумрудными хвостами, она увидела знакомую фигуру – только в длинном черном плаще. Она знала, что у Карлоса не могло быть с собой костюма, ведь они собирались вместе, он особенно подчеркнул, что ничего с собой не берет; но эти золотистые волосы, этот точеный, филигранный, такой родной изгиб его профиля с идеально ровным носом…

Ева рванулась к нему, она бежала прямо за русалками с их спутником, но они все время оказывались быстрее. Каким-то шестым чувством она поняла, что девушки специально заслоняли его, давали спрятаться, стать невидимым. В просвете между ряжеными то и дело мелькали короткие желтые вспышки его волос, пока наконец она не потеряла его из виду. Новые туфли ужасно натирали, она чувствовала вздувшиеся на пятке волдыри, а в горле словно застрял невидимый металлический штифт, мешающий дышать.

Она долго стояла, оглушенная, посреди площади, под хоры надрывающихся, издевательски стенающих труб, а навстречу, как в венецианском карнавале, плыли лица, искаженные маски, щели усмехающихся губ и знающих о ее несчастье глаз. Боль в висках усилилась, будто голову легонько щекотали дрелью. Молодого человека в черном она больше не видела. Он растаял в ночи, проглоченный каким-то неведомым чудовищем.

В конце концов, почему она решила, что это обязательно Карлос? Он не единственный высокий светловолосый парень в этом городе. Ей стало стыдно за свой панический приступ, за слабость духа и мнительность. Конечно же, она все это себе придумала. Все проще, чем кажется. Немудрено потеряться, упустив друг друга из виду в этом водовороте лиц и цветовых клякс костюмов.

Если Карлос тоже потерял ее, он непременно вернется в отель, ведь это единственный нерушимый оплот спокойствия в безумии фестиваля. Он наверняка ждет ее в мансарде, может быть, уже вместе с остальными. Ева обругает его, выскажет все, что думает, и они все вместе посмеются над ее пугливостью, а потом забудут этот неприятный эпизод. Он сплотит их еще больше.

Она обогнула часовню и повернула на темную улицу, чуть не поскальзываясь на брошенных на пол бутылках. «Все-таки люди неисправимы» – думала она мрачно. Дай им немного свободы, хотя бы на несколько дней, и они взорвут мир.

Наконец впереди замаячило мраморное здание отеля. Днем оно выглядело уютнее – сейчас его дверь напоминала зев дикого животного. Она ворвалась в холл отеля и накинулась на девушку-администратора, которая регистрировала их утром.

– Сюда не приходил кто-нибудь из моих друзей? – спросила она, тяжело дыша от того, что шла очень быстро.

Та как-то странно посмотрела на нее и отвела взгляд в сторону.

– Честно говоря, я не помню как они выглядят. А вы разве не одна приехали?

– Вы издеваетесь?

– Нет, просто…

– Мы приехали сегодня утром, живем на самом верху.

– Но, девушка, – осеклась служащая, – вы заселились сюда в одиночестве. С вами никого не было.

Несколько секунд стояла давящая оглушительная тишина. Потом Ева захохотала. Ее исступленный истерический смех эхом отражался от стен пустого холла. Все в этом городе совершенно съехали с катушек, они пытаются сделать из нее полную дуру. Непонятно только кому это надо. Как в каком-нибудь навороченном триллере, где концовка переворачивает все вверх дном, когда зрителю говорят о том, что все это происходило только в воображении героя. Она давно считала такое завершение заезженной пластинкой, но теперь этот сценарий пытался вторгнуться и в ее жизнь. Если впервые в жизни она обрела друзей и любовь, это обязательно должно было быть вымыслом. Всплеском излишне богатого воображения человека, который читал слишком много книг. Кажется, мама была права – ни к чему хорошему эта страсть не приводит, ведь мир так не похож на литературу.

Потом она на одном дыхании одолела несколько путаных лестниц, по которым утром они шли смеясь, и рывком открыла дверь номера, в котором им было так весело. Пыталась успокоиться, задержав дыхание. Осторожно открыла дверь узким ключом.

Ева закрыла глаза, выдохнула и снова открыла. Никого. В комнате было пусто, на туалетном столике не осталось ничего из косметики Анны-Марии, исчезли часы Карлоса. В маленьком чемодане лежали только ее вещи, совсем нетронутые, так же аккуратно свернутые. Она открыла шкаф и не увидела там кофров из-под костюмов Пьетро и Густаво.

Ева била себя по щекам, царапала руки в надежде проснуться, но картинка перед ее глазами оставалась прежней: пустая комната, пустой столик, пустая кровать, тишина, параллельный мир. Только колыхание белых занавесок, как в комнате, обитой войлоком.

Не в силах оставаться здесь, она снова вышла в город. Она слонялась по кишащим призраками и монстрами улицам, а трубы все гудели, словно этот город никогда не собирался засыпать. Мафия вечно бодрствует. Она не реагировала на приветствия опьяневших прохожих, на свист парней или мигания светофоров, будто впала в прострацию. Может быть, она и правда сходит с ума и друзей никогда не существовало? Может быть, она их все-таки выдумала? Не выдержала гнета нелюбимой учебы и одиночества на чужбине, сломалась. Везде слонялась одна, разговаривая сама с собой на четыре голоса. Люди сходят с ума чаще, чем можно подумать. А в ее роду по отцовской линии у кого-то точно было помешательство, о чем в столовой однажды тихо шептались мама с бабушкой. Сейчас она была