Через два часа после рассвета вторых суток похода к омерзительному коктейлю запахов добавилась рвотная вонь, когда мы наскочили на шквал, с которым пожаловало четырехфутовое волнение. Пришлось взять паруса на рифы. Шхуна, как корыто, зачерпывала воду, продавливаясь сквозь волны, и я подошвами чувствовал тряску древних тимберсов и шпангоутов. Впрочем, я знал, что «Андромеда» способна вынести гораздо большее, прежде чем разломится напополам и пойдет ко дну. Все-таки ее строили с расчетом именно на такую погоду, если не хуже. А с другой стороны, шхуна была не первой молодости. И хотя аутентичность сего заслуженного судна была вещью ценной, за ним, судя по всему, не очень-то прилежно приглядывали.

Море окрасилось в угрюмый бутылочно-зеленый цвет под оловянистым небом. Ветер, дувший со стороны арктической Норвегии, жалил незащищенные участки моей кожи, которая тут же онемела. Палубу заливали дождь и водяные брызги. Я был в клеенчатой робе поверх штанов и свитера из промасленной шерсти. Поля зюйдвестки хлопали, силясь сорвать ее с головы. И я обнаружил, что улыбаюсь. Мне нравилось находиться в гуще столь стихийного явления. Кроме меня, в море были и другие люди, ловившие рыбу, доставлявшие грузы или занятые военными учениями. Я же был свободен от подобных обязанностей и мог просто наслаждаться моментом.

По плечу кто-то постучал, выбив меня из задумчивости, и я обернулся. Это был капитан Штрауб, шкипер нашей «Андромеды». Я осмотрелся кругом. На палубе стояли только мы вдвоем.

— Я смотрю, вы привыкли к качке! — крикнул он, ухмыляясь в седую мокрую бороду. Штрауб был голландцем и изъяснялся с густым акцентом.

— Наверное, родился таким, — ответил я.

— Значит, повезло, — сказал он. — Не желаете ли попробовать себя за штурвалом, мистер Станнард?

— С радостью, кэп.

— Только старайтесь не сбиться с курса.

Наверное, ему хотелось покурить или забежать в уборную и так далее. Мы слишком далеко отошли от берега, чтобы я умудрился посадить «Андромеду» на мель, а для организации столкновения на море требуется как минимум два участника, и парень на мостике второго судна наверняка будет поопытнее меня. Все же я испытал нечастый для взрослого человека подъем от мысли, что мне доверили такую важную вещь, как штурвал. Это означало, что теперь шхуна в моих руках. Я отвечал за судьбу семи душ на борту. Неожиданное удовольствие тут же дало понять, сколь немногого я достиг в своей жизни. Впрочем, осознание некоторой ущербности не испортило приятного впечатления. И тут удивляться нечему, это вовсе не откровение. Мы живем в век уменьшающихся личных достижений. На секунду я подумал, что управление семидесятитонной шхуной в штормовую погоду даст мне много хорошего. Это физический труд. Несмотря на промежуточные механизмы, я своими руками ощущал мощь волн и вес судна. Рядом со штурвалом, на специальном столбике, находился нактоуз с компасом. Смахнув воду с выпуклого стекла, я снял показания. Я знал, где мы находимся и куда идем.

На следующий день суша возвестила о своем приближении рваной серой грядой на сером горизонте. К моменту, когда мы бросили якорь у Бальтрума, столь же серыми были и физиономии наших горе-орнитологов, истощавших от рвоты и жаждавших поскорее сесть в спущенный на бурные воды баркас, чтобы ощутить наконец под ногами нечто незыблемое. Я проводил их взглядом, добровольно вызвавшись остаться на борту. Теперь кубрик будет в моем единоличном распоряжении. Дикий песчаный пляж, камыши и редкостные птички, к которым так стремились мои товарищи, не казались очень уж увлекательными.

Остался и капитан Штрауб. Тем вечером мы ужинали вместе в его каюте. Он проявил себя изобретательным коком, состряпав нечто вроде ячменной каши с тушеной свининой и луком. Кушанье мы запивали светлым пивом, а на десерт у нас был поистине изумительный голландский сыр и великолепное бренди из его личного погребца. Куда там источенным насекомыми морским галетам и ржавой селедке! Я бы сказал, что такая диета — цивилизованный, но верный путь к цинге.

Закончив насыщаться, капитан извлек кисет, свернул себе самокрутку и откинулся на спинку кресла. Я решил повнимательнее рассмотреть обстановку. Раньше этому мешали голод и застольная беседа. Капитанская каюта не была столь просторной, как на «Темном эхе», а уж про роскошь и говорить не приходится. Однако здесь имелось одно действительно замечательное обстоятельство: в интерьере категорически отсутствовали вещи, не происходившие из девятнадцатого столетия. Мы ужинали при свечах. С подволока возле иллюминатора правого борта свешивалась керосиновая лампа. На штурманском столе лежали рулоны навигационных карт в компании с секстантом. Расчеты Штрауб вел посредством логарифмической линейки, чья слоновья кость пожелтела от прикосновения пальцев за многие и многие десятилетия. Замеры глубин при приближении к острову мы делали с помощью ручного лота, закидывая его с кормы. Вместо гамака Штрауб спал на койке; в каюте было тепло от чугунной печки, топившейся дровами. Вполне уютное местечко, чтобы укрыться от непогоды. Впрочем, выглядело оно анахронизмом, и, пожалуй, мне было бы не по себе оказаться здесь в одиночку.

Штрауб поднялся и поставил кофейник на примус. Зажег фитиль спичкой. Тут я обратил внимание, что шхуна перестала раскачиваться в успокоившейся воде. За стеклом иллюминатора тянул свои щупальца туман.

— Кэп, вы верите в привидения?

Он замер и напрягся — пусть даже почти незаметно, — не поворачиваясь лицом ко мне. Басовито хмыкнул.

— Я так и знал, что этот вопрос всплывет. И тем не менее это всегда неожиданность. — Он обернулся. Штрауба тоже можно было принять за артефакт девятнадцатого века, с его груботесаной физиономией, могучими плечами и бородой мышастого цвета. Капитан поднял руку, и в сумраке каюты появился огонек, когда он затянулся папиросой. Штрауб кивнул в сторону закипавшего чайника. — Давайте сперва дождемся нашего кофе, мистер Станнард, а потом я расскажу вам историю с привидениями.

Мы поудобнее расположись в креслах с кружками кофе в руках и бутылкой бренди на столике. Туман занавесил иллюминаторы бледным непроницаемым одеялом. Шхуна стояла на якоре, не шевелясь ни на йоту. Ветер стих, и море за обшивкой было недвижным и молчаливым.

Штрауб командовал «Андромедой» в течение двенадцати лет и лишь по истечении первого года увидел призрака на борту.

— Мы шли по Атлантике, мистер Станнард. Американцы — по крайней мере, некоторые — большие и привередливые любители по части яхт. В тот раз со мной была команда из пяти человек. Все из них опытные и закаленные мореходы. — Он вновь хмыкнул. — Ни одного орнитолога, как я понимаю.

Я улыбнулся, поощряя его продолжать, и отхлебнул крепкого, доброго кофе.

— Судно находилось примерно в четырехстах милях к востоку от Нантакета и шло на ост, хотя это и неважно. Стоял сентябрь. Сумерки вот уже час как спустились. Я работал вон там, — кивнул он в сторону штурманского столика, — рассчитывая среднюю скорость хода, потому что кто-то из моих клиентов пожелал ее знать. Я вскинул голову — и он сидел прямо на вашем месте.

Я похолодел. Кофейная кружка обжигала руки, в печке горел огонь, но меня пробрала ледяная дрожь, несмотря на толстый свитер и сытое брюхо.