Она совершенно не в настроении для примерки, но отменить ее было бы слишком уж демонстративно. Она зла на себя за этот нежданный прилив растерянности, в бешенстве на Сильвера за то, что он этому виной — по крайней мере она так считает, — и зла на Рича за… за что, она не может придумать. После всех передряг с Сильвером, а потом и развода жизнь превратилась в тугой узел, который она наконец-то, ценой огромных усилий, смогла распутать, и теперь вот снова хочет все запутать.

Она поворачивается и изучает себя в профиль. У нее плоский живот, высокая грудь, гладкая кожа. Несмотря на все пережитое, она сохранила отличную форму, она здорова и — не боится признать это — красива. Невеста справа от нее сияет. Но невеста слева выглядит, как после драки в баре. Дениз касается припухшей скулы. Две недели до свадьбы. Жаль, конечно, что она не из тех, кто может перевести это в шутку, пожать плечами и сказать: всякое бывает. Ее все задевает всерьез. Вот почему Сильвер был для нее и так хорош, и так плох.

Хенни, портниха, возвращается и критически осматривает ее. «Вы похудели с прошлой примерки». Она русская, или украинка, или чешка. В общем, кто-то трагически славянский. У нее такой сильный акцент, что кажется, будто она пропихивает слова сквозь пленку.

Дениз пожимает плечами:

— Стресс.

— Зачем стресс? Сейчас счастливое время. Самое счастливое, — Хенни начинает подкалывать булавками ткань у талии и вдруг заметно бледнеет, поймав в зеркале отражение Дениз. — Он ударил вас?

Дениз смеется:

— Нет, конечно, нет. Это был несчастный случай.

— Вы не жениться с мужчиной, который бьет.

— Он меня не бил. Меня ударило дверью, — она и сама слышит, как неубедительно это звучит. Есть некоторые вещи, которые бог знает почему невозможно отрицать, не выставляя себя лгуньей. — Вы и правда считаете, я стала бы думать о свадьбе с человеком, который меня бьет?

Хенни кивает:

— Вы выходить замуж через две недели, так?

— Да.

— Значит, вы не думать. Вы с думанием закончили. Верно?

— Верно. — Как же хочется, чтобы эта женщина наконец заткнулась.

Церемонию проведет отец Сильвера. Ей это не по сердцу, она словно вынуждает его предать собственного сына. Но кроме него некому. Она встретилась с рабби Дэвисом из ортодоксальной синагоги, и он выдал ей длинный список требований: угощение должно быть строго кошерным, она должна отправиться в микву накануне свадьбы и совершить ритуальное омовение, ей необходимо предоставить доказательства еврейского происхождения Рича — и она вежливо положила листок на стол и со всех ног припустила оттуда.

Рабби Сильвер, который, как ей казалось, всегда чувствовал некоторую ответственность за их распавшийся брак, обнял ее и тотчас же согласился поженить их с Ричем. И даже несмотря на то, что ее до слез тронули его объятия, она чувствовала себя виноватой, как будто этим она била Сильвера по больному месту А может, подсознательно, именно этого она и хотела. Она так не думала, но полной уверенности не было. Последнее время ее подсознание явно имело на все свое мнение.

Хенни теперь стоит на коленках, с полным ртом булавок, которые она вынимает одну за другой, подкалывая ткань на талии Дениз. Дениз чувствует дыхание женщины у себя на позвоночнике, и оно неприятно холодит ее. Она непроизвольно содрогается.

Когда она первый раз выходила замуж, мама пришла с ней на первую примерку именно в этот салон и расплакалась, увидев ее в свадебном платье. Они обе расплакались, вспомнив отца Дениз, умершего за несколько лет до этого. Потом раньше времени за ней заехал Сильвер, и он тоже, казалось, еле сдержал слезы. Кресло, на котором тогда сидела мать, по-прежнему здесь, у стены, рядом с диваном, а вот матери давно уже нет. Рак груди. И Сильвера давно нет, и она ничего не сказала Ричу об этой примерке, да он все равно на работе, и Кейси… лучше не надо про Кейси…

— Почему вы плачете? — спрашивает Хенни, торчащие на манер клыков булавки только усугубляют акцент.

А она и впрямь плачет и глядит, как слезы, незаметные на фоне синяка, снова проявляются на щеке. Через две недели она выходит замуж, и никогда в жизни она не чувствовала себя такой одинокой.

— Ты прекрасно выглядишь.

Мужской голос раздается сзади и пугает их обеих. Она оборачивается и, увидев Сильвера, удивляется лишь тому, что не слишком удивлена. Сильвер стоит, будто уже давно здесь, привалившись к стене в той особой манере, что делает его повсюду своим. Он улыбается ей, целую вечность Дениз не видела этой открытой улыбки, и от нее внутри разливается тепло. Так он улыбался ей до того, как все переменилось и его лицо стало непроницаемым, а глаза встречались с ее не больше, чем на секунду.

— Привет, — говорит он.

— Привет.

— Дежавю.

Она чувствует, как расплывается в улыбке. Невероятно, думает она, до чего затертой и грязной может стать любовь. Но даже в те самые секунды, когда она думает об этом, что-то внутри нее лопается и разливается по всему животу, и вот она уже срывается с подиума, чуть не опрокинув игольчатую швею. Она уже не видит его сквозь пелену слез, но чувствует, как его руки обвивают ее, когда она утыкается в него, рыдая как ребенок.

Бабушка несет малыша на подушке. На нем нарядная белая сорочка и крошечный белый чепчик, подвязанный двумя тесемками. Толпа, собравшаяся в большой, празднично украшенной гостиной, затихает. Какое-то время слышны только щелчки затвора да мигают вспышки фотографа, который неустанно снимает ребенка, покуда бабушка проносит его в центр комнаты. При виде малыша женщины улыбаются. Его мать, изможденная и усталая, в платье для беременных, тоже улыбается, но через силу — Сильвер понимает, что на душе у нее неспокойно.

А может, это его собственное ощущение, и он просто его проецирует.

Дениз прижимается к нему, ее дыхание щекочет его шею, ее спина, гладкая и теплая под его пальцами. У Кейси после бранна испортилось настроение, и она решила встретиться с друзьями, а ему оставалось только двигать домой из Норт-Пойнта. Проходя мимо салона для новобрачных, он случайно заглянул в окно и увидел Дениз, стоящую перед зеркалами. Он не знает, что заставило его войти — если бы он понимал, что именно в нем рождало потребность увидеть свою бывшую жену в новом свадебном платье, возможно, он бы вообще понял очень многое — но как бы то ни было, с тех пор он не переставал проживать этот момент снова и снова.

— Барух Хаба, — поет могель.[6]

Благословен пришедший в этот мир. Это о ребенке. Который в эти мгновения уж никак не благословенный.

Ребенок пока пытается справиться с родовой травмой — изгнав из тепла утробы, его протащили по жутким родовым каналам и безжалостно выдворили в холодный неприветливый мир. И теперь, восемь дней спустя, стоило ему почувствовать вкус к грудному молоку и кислороду и подумать, что, возможно, тут даже что-то и получится, как странный мужчина намеревается стянуть с него памперс и скальпелем отрезать ему крайнюю плоть.