– У меня задержка. Я надеялась, месячные вот-вот начнутся, но они так и не начались. Хотя живот тянет и грудь набухла. Поначалу я решила махнуть рукой, но теперь думаю…

Белла замолкает.

– Ты Аарону сказала?

– Нет. Что мне ему сказать, если я ни в чем не уверена?

– Давно у тебя задержка?

Белла отпивает кофе. Смотрит на меня в упор.

– Уже одиннадцать дней.

* * *

Мы идем в аптеку: Белла в ночнушке с накинутой на нее толстовкой, я – в футболке и спортивных брюках для бега. В маленькой аптеке нет никого, кроме аптекаря. Она с радостью протягивает нам тест. Похоже, мы и вправду повзрослели: нам ободряюще улыбаются, видимо полагая, что теперь для нас беременность – благо, а не проклятье.

Мы возвращаемся. Коттедж до сих пор окутан сонной и томной негой. Мы крадучись пробираемся в ванную комнату под лестницей и, сидя на краю ванны, нетерпеливо кусаем губы, уставившись на таймер.

Таймер дзинькает.

– Посмотри ты, – шепчет Белла. – И скажи мне. Я боюсь.

Две красные полоски.

– Положительный, – шепчу я в ответ.

По лицу Беллы разливается столь невыразимое блаженство, что мои глаза наполняются слезами.

– Белла, – всхлипываю я и замираю.

– Ребенок, – почти беззвучно шевелит губами она.

Я крепко прижимаю ее к груди – Беллу, мою Беллу, благоухающую тальком и лавандой, росистой травой, любовью и юностью. От мысли, что теперь под моей защитой находятся два бьющихся в унисон сердца, у меня перехватывает дыхание.

Мы отстраняемся друг от друга, смахиваем слезы и, так до конца и не осознав произошедшее, заливаемся смехом.

– Как думаешь, он разозлится? – спрашивает Белла.

Внезапно я словно бы перемещаюсь в прошлое и оказываюсь в серебристом рендж-ровере Беллы. Окна опущены, Белла сидит за рулем, и на весь салон гремит «Анна начинает». Лето. Ночь. Нам уже час как полагается лежать в постелях, но проследить за нами некому: дом Беллы пуст. Мать укатила в Нью-Йорк на открытие ресторана, отец – в командировку.

Мы только что вернулись то ли от Джоша, то ли от Трея – неважно, бассейн есть у обоих. На нас купальники, но они уже высохли. Ночь жаркая и душная, и во мне, одурманенной молодостью, водкой и группой «Каунтинг Кроус», рождается уверенность, что мы непобедимы. Я гляжу на Беллу, откинувшуюся на сиденье и горланящую во всю глотку песню, и понимаю, что не хочу жить без нее, более того – не хочу ее ни с кем делить. Она принадлежит мне и только мне. А мы принадлежим друг другу.

– Не знаю, – пожимаю плечами я. – Да и какая разница. Это же наш ребенок.

Белла хихикает.

– Я люблю его. Глупо, да? Знаю, ты думаешь, я совсем сбрендила. Но я действительно люблю его. Очень-очень.

Она кладет руку на живот поверх ночной рубашки.

– Ничего такого я не думаю. Я полностью тебе доверяю.

– Это что-то новенькое, – хмыкает Белла, поглаживая живот.

Мое воображение рисует, как он растет, выпячивается, надувается, словно воздушный шарик.

– Ну надо же когда-то начинать, – бормочу я.

Белла не желает никому ничего рассказывать. «Позже, – говорит она. – Вернемся в город и там посмотрим. А сейчас давайте отдыхать и валяться на пляже». Что мы, собственно, и делаем.

Захватив ведерки со льдом, складные стулья и покрывала, мы обустраиваемся на пляже, купаемся, объедаемся чипсами и сочной дыней и попиваем пиво и лимонад до тех пор, пока солнце не скрывается за горизонтом.

Ариэль и Морган, искупавшись, прогуливаются по песчаной косе: в одинаковых шортах, держась за руки. Дэвид и Аарон бросают фрисби. Мы с Беллой нежимся под зонтиком. Идиллия. Передо мной мелькают картины будущего: мы снова все вместе на этом пляже, и малыш Беллы делает свои первые шаги.

– Не хочешь пройтись? – спрашиваю я у Дэвида, когда он плюхается на покрывало рядом со мной.

На его футболке расплывается влажное пятно, солнцезащитные очки болтаются на кончике носа. Я снимаю их и замечаю красные круги у него под глазами. Мы с ним обожаем принимать солнечные ванны, но мгновенно обгораем.

– Я бы предпочел вздремнуть, – отвечает Дэвид, целуя меня в щеку.

Его лицо лоснится от испарины, и капельки пота щиплют мне кожу. Я протягиваю Дэвиду солнцезащитный крем.

– А я бы с удовольствием побродил.

Надо мной с перекинутым через правое плечо полотенцем возвышается Аарон.

– Э-э…

Я оглядываюсь на Беллу. Она крепко спит, слегка приоткрыв рот и безвольно раскинув на песке ноги, будто брошенная марионетка.

Перевожу взгляд на Дэвида.

– Вот и славно, – зевает он.

– Тогда – в путь, – киваю я Аарону.

Я встаю и отряхиваюсь. На мне шорты, верх от купальника и широкополая шляпа, купленная три года назад на одном из островов Теркс и Кайкос во время отдыха с родителями Дэвида. Я потуже завязываю ленты.

– Куда двинем? – спрашивает Аарон и вдруг замогильно шипит: – Направо пойдешь… Налево пойдешь…

– Прямо пойдешь… – включаюсь я в игру.

Солнцезащитных очков у Аарона нет, и он, стоя против солнца, уморительно щурится, глядя на меня.

– А потому, – расставляю я все точки над «и», – мы пойдем на север.

И мы уходим. Пляж в Амагансетте широк и бесконечен, оттого я и люблю его всем сердцем. Даже в разгар курортного сезона здесь можно вольготно гулять, не боясь встретить других отдыхающих. Порой я чувствую себя на нем словно на необитаемом острове.

Мы неспешно идем по пляжу. Аарон накинул на плечи полотенце и обеими руками держится за его концы. Мы молчим. Но не тишина изумляет меня, а грохот океанских волн. Я чувствую себя безмятежной, единой с окружающей природой. Воспоминания о Нью-Йорке пугают меня: раньше я не задумывалась, как грязны его залитые огнем улицы, как оглушительна его повседневная суета. Я делюсь этой мыслью с Аароном. Он кивает.

– Согласен. Я вот ужасно скучаю по Колорадо.

– Так ты из Колорадо?

– Нет, но я жил там после колледжа. В Нью-Йорк я перебрался десять месяцев назад.

– Никогда бы не подумала.

– А что, я уже похож на пресыщенного жизнью нью-йоркца? – смеется он.

– Нет, просто меня всегда поражает, что находятся люди, которые большую часть своей сознательной жизни провели где-то помимо Нью-Йорка. Да, знаю, я порю дикую чушь.

– Не такую уж и дикую. Я тебя понимаю. Нью-Йорк заставляет думать, что он единственный стоящий город на этой планете.