Наверное, поэтому и говорит Аристотель, что Еврипид – самый трагичный из поэтов. Как же он мог такое написать, как так можно?! Ну если и можно, не надо сравнивать ее с Антигоной, Антигона умерла за идею. Вадим произнес начальные слова замечательной французской песни: «Mourir pour des idees» Жоржа Брассенса:

Однажды по инициативе Бориса Маниловича был устроен вечер поэзии, на представление любимого поэта у каждого заключенного было пять минут: каждый должен был прочесть стихотворение либо отрывок из поэмы и в нескольких словах представить либо творчество либо собственное отношение к избранному им поэту. Для хронометража использовали наспех изготовленные главным лагерным мастером «умелые руки» Рафаэлом Папаяном песочные часы. Жоре с Мишей достались муж с женой: Хомизури представил Николая Гумилева (шедевр о рабочем, отлившем пулю, пронзившую грудь поэту), а Поляков – Анну Ахматову («Реквием» – «У меня сегодня много дела…»); автор идеи Манилович избрал своего любимейшего Осипа Мандельштама («Кому зима – арак и пунш голубоглазый…»); я – Галактиона («Дрожь твоих ресниц я видел…»); Рафик – Паруйра Севака («Литургия в три голоса»); Гелий Донской – Александра Блока (подходящее по теме, но печальное: «Девушка пела в церковном хоре»); Саша Чернов – Бориса Пастернака («Ты значил все в моей судьбе») и Вадим – Марину Цветаеву. В этот день Вадим удивил всех; обычно хладнокровный и ироничный, он с необычным волнением прочел несколько совершенно гениальных фрагментов из «Поэмы конца» Цветаевой и закончил свое выступление, вспомнив трагические события последнего года жизни великой поэтессы. Когда доведенной до отчаянья, голодной Цветаевой сочувствующие ей люди нашли работу уборщицы в Доме писателей, то даже и в этой возможности выживания ей было отказано: оказывается, Илья Эренбург сказал, что на эту должность есть более достойная кандидатура, и судьба Марины Ивановны была решена. Вадим упомянул последнее пристанище Цветаевой – трагическую Елабугу, которую Марина Цветаева обессмертила так же, как Наполеон обессмертил Ватерлоо – не победой, одной из многих, а единственным поражением. Мало кто помнит Аустерлиц, Маренго, Риволи и пирамиды, однако никто не забудет Ватерлоо. Праздник жизни в Москве, Коктебеле, Берлине, Праге и Париже кончается самоубийством в Елабуге – словно в укор всем живущим.

После выступления оставалось лишь десять секунд, и Кос успел сказать, что эти заключительные слова поэмы Томаса Элиота «Полые люди» перекликаются с последними строками «Поэмы конца»:

И в часах Папаяна упала последняя песчинка.

Любовь к Цветаевой, и вообще любовь к поэзии, которой наукоемкий (термин «наукоемкий», относящийся к технологиям и в целом к производственной сфере и активизированный в эпоху перестройки, употреблял поэт и психолог Манилович) Янков ранее не проявлял, диаметрально изменила наше к нему отношение, в особенности не скрывал своих чувств Жора. Главный питерец Миша Поляков, несмотря на вековую конкуренцию столиц России, признал:

– Да уж, Вадим удивил.

Единственным человеком, на которого слеза, навернувшаяся на глаза Вадима Янкова при беседе о Цветаевой, не возымела влияния, был Джони Лашкарашвили. «Актер он, – втолковывал мне Джони, – чему ты удивляешься? Ну и люди же вы, гурийцы, стоит вам увидеть слезинку, как тут же все прощаете человеку! Ты бы лучше вспомнил, как под воздействием идиотской «парадигмы жизни» он тебе в пустыне воды не давал, обрекая тебя на смерть. Не их ли Солженицын сказал, что главный героизм в зоне не в том, чтобы раздобыть суп, а в том, чтобы с кем-то этим супом поделиться». Как же мне было объяснить неверующему Джони, что, цитируя финал «Поэмы конца», Вадим отдал нам часть своей души?

Вадима Янкова в 1986 году вывели из зоны и этапом повезли в ссылку. Уходя, он по лагерной традиции раздал свои вещи. Мне досталась вся его библиотека – около ста книг, среди них учебник греческого языка Соболевского и «Алкестид» Еврипида с пестреющими на страницах пометками, замечаниями и острой полемикой с Еврипидом на древнегреческом языке.

Сегодня семидесятичетырехлетний Вадим Янков в Государственном гуманитарном университете России читает лекции по истории философии и математике; забыл свой прежний принцип – Nulla dies cum linea, – однако не возвратился к классическому sine linea – написал и опубликовал всего несколько статей, из которых особенно часто специалисты упоминают «Строение вещества у Анаксагора». В эпоху Ельцина Вадим попробовал было участвовать в политической жизни, однако не добился успеха на выборах в Думу, его опередил и зюгановский коммунист, и либерал-демократ Жириновского. По-моему, российской Думе подобная высота никак не была нужна – как и в случае Марины Цветаевой, в России (да и в соседних странах) всегда найдется «более достойная кандидатура».

В одной своей популярной песне Владимир Высоцкий пел: «Говорят, что Фишер очень ярок!» Именно таким – ярким и незабываемым – был Анаденко. Странный и нервный, как и самый яркий чемпион мира по шахматам Бобби Фишер, Анаденко был непобежденным лидером политического лагеря ЖХ 385 / 3–5, и у постоянных претендентов на это звание, среди которых были и москвич Арнольд Андерсон, и бакинец Ахпер Раджабов, и петербуржец Боря Манилович (обратите внимание, все шахматные столицы!), не было никаких шансов свергнуть его с пьедестала.

Когда мы познакомились, Фридриху, то есть Фреду Филипповичу Анаденко, было лет пятьдесят. Он был рожден на Дальнем Востоке, в бухте Де-Кастри Амурской области Хабаровского края, где его отец проходил воинскую службу. По паспорту Фред был русским, хотя, по его словам, кровей в нем было несколько – украинская, белорусская и немного цыганской. Нетрудно догадаться, почему родители дали советскому человеку иностранное имя Фридрих – конечно же, они это сделали из уважения к Фридриху Энгельсу (старшего брата Анаденко, кстати, звали Карлом, и если у Фреда были бы младшие братья, их наверняка звали бы Владимиром и Иосифом). Наш Анаденко, если можно так выразиться, был марксистом по рождению, при этом именно с энгельсовским акцентом, то есть классическим марксистом-центристо99 м с редкими элементами либерализма.

В 1960 году он закончил лелеемое в мечтах советской молодежи и недосягаемое для большинства Севастопольское высшее военно-морское училище, и его, инженера ракетных войск, направили работать на космодром, с которого через год Юрий Гагарин полетел в космос. Молодой Анаденко тогда участвовал в испытании ракет, войдя таким образом прямо и непосредственно в мировую историю.

Оказывается, ему было всего 19 лет, когда, заинтересовавшись сутью коммунизма, он самостоятельно взялся за усердное изучение классиков марксизма-ленинизма. Справедливости ради следует сказать, что в этом деле он был действительно независим, так как помимо официально дозволенных Маркса, Энгельса, Ленина и Сталина он основательно ознакомился с творчеством совершенно запрещенных Каутского, Троцкого и Мао Дзэдуна. Искренне веря в избранный им путь, (Фред) стал членом коммунистической партии, очень скоро получил воинское звание майора, и ему открылась перспектива совершенно замечательной на первый взгляд военной карьеры. Все это кончилось в 1968 году, после чехословацких событий, когда танки «союзников» (в операции, кроме СССР, участвовали также армии других стран Варшавского договора, кроме Румынии) кровью женщин и детей оросили цветы знаменитой Prazske jaro – Пражской весны. В октябре того же года майор Анаденко принял решение: в знак протеста он, не колеблясь, покинул ряды коммунистов и по собственной воле оставил столь престижную военную службу в элитных ракетных войсках.