Наконец-то он выглядит на свой возраст, а не так, как будто ему вот-вот стукнет тридцать. Я чувствую трепыхание в желудке — кажется, я ему нравлюсь! Такому умному и красивому мальчику! По позвоночнику пробегает дрожь. Это длится всего пару секунд, потому что я вижу, что он не хочет оставлять попыток, но явно исчерпал все свои ресурсы.

Тим — самый взрослый, умный и сообразительный парень моего возраста, которого я встречала в жизни, и все-таки я не могу свободно с ним поболтать. Слишком многое мне приходится скрывать. И тут у меня появляется кошмарное чувство, что я всегда буду одна, где бы я ни оказалась.

Мы стоим у раздвижных дверей, когда подъезжает их такси. Тим протягивает мне листок с адресом:

— Напиши мне, как только вы узнаете, где будете жить.

Я не смотрю ему в глаза. Как ему объяснить? Мне ни за что на свете не разрешат ни с кем переписываться. Каждая почтовая марка — это след.

Он касается моей руки:

— Обещаешь?

— Обещаю, — вру я, глядя ему прямо в глаза.

Ночью я тихо плачу в подушку, лежа на раскладушке, втиснутой в номер Фрэнка и Кьяры. Это прощание закалило меня. Теперь будет легче. Легче врать, легче уходить. Но что, если я не хочу этого?

Глава 16

Тель-Авив, Израиль, 11 лет

В кипрском аэропорту, ожидая посадки, я замечаю трех подтянутых молодых людей в штатском, которые напряженно вглядываются в пассажиров. Мне говорили, что израильская служба безопасности начинает работать еще до посадки в самолет. Оперативников сразу видно, потому что они не обращают внимания на шум и суету и ищут только то, что им нужно. На них как будто шоры. Они высматривают тех, кто нервничает и пытается это скрыть. Я стараюсь расслабиться и походить на обычную сонную девочку в очереди. Они скользят по мне взглядом, и я чувствую связь с ними. Как и они, я ни на что не обращаю внимания в аэропорту, ничего не замечаю. Ничего, кроме них.

Сев с самолет, я стараюсь подавить незнакомую боль в груди. Я не могу скучать по Тиму, это невозможно. Все мое обучение, весь труд родителей нацелен именно на то, чтобы такого никогда не случалось. Я смотрю на семью такими же пустыми глазами, как на пограничников.

Приземлившись, мы проходим контроль быстро и легко. На стоянке такси папа сует все пять паспортов в один и без того забитый карман и довольно говорит:

— Если они это выдержали, то всё выдержат.

Мама устало смотрит на него. Я знаю, что она думает, потому что думаю то же самое. Нам действительно нужно всем рисковать, только чтобы проверить, получится ли у нас?

Такси несется по шоссе, в распахнутые окна влетает сухой ветер пустыни, звучит незнакомая музыка. Буквы на билбордах и дорожных знаках бегут не в ту сторону, что обычно. Мир голый и пустынный. Когда мы въезжаем на узкую громкую улицу, пыльную и забитую гудящими автомобилями, уши вдруг разрывает пронзительное завывание сирены. Все машины резко замирают.

— Бомбу нашли, — кидает водитель через плечо. — Вон они.

Мужчины в темной полицейской форме стоят на тротуаре, где у стены лежит одинокий рюкзак. Совсем близко к нашему такси. Я откидываюсь назад, вжимаясь спиной в потрескавшуюся кожу сиденья, пытаясь увеличить на несколько дюймов расстояние между собой и смертью. Вскоре рюкзак то ли обезвреживают, то ли решают, что он не опасен, и движение возобновляется.

Мы добираемся до отеля, но мое сердце все еще громко стучит. Я не боюсь смертельной опасности, но мне нравится иметь над ней какой-то контроль — или шанс сбежать. А здесь ты можешь просто гулять по улице — а в следующую секунду твоя голова оказывается в трех кварталах от тела.

Разумеется, у нас есть план: Маккабианские игры, израильская Олимпиада. Лучшие еврейские спортсмены со всего мира съезжаются в Тель-Авив. Фрэнк — пловец олимпийского уровня, а спортивные герои всегда отлично встраиваются в общество. Его навыки помогли всей семье получить визу. Я слишком мала для Маккабианских игр, но это не значит, что я буду меньше тренироваться.

Тренировки в стране, «текущей молоком и медом», начинаются с испытания на выносливость, которое главный тренер Захава называет «легкой разминкой». Захава — мой новый проект, потому что она никогда не улыбается и, кажется, никогда не улыбалась. Она смущена и слегка заинтригована тем фактом, что я, в отличие от нее, делаю это так часто. Я пытаюсь измотать ее постоянным весельем. И себя тоже, потому что отказываюсь признавать, что внутри у меня мрак.

Приближаются игры, и олимпийская сборная по гимнастике уходит в полную изоляцию. Они тренируются на выносливость по много часов подряд. И я с ними. Мы бежим вокруг огромного зала, я держусь позади и прыгаю через каждое препятствие по пути. Девушки озабоченно оглядываются на мое красное, решительное лицо, мелькающее где-то сзади. Я заставляю себя бежать, наслаждаясь болью и ощущением рвущихся мышц. Именно здесь я начала получать удовольствие, мучая и наказывая себя.

Но в этот момент я даже не задаюсь вопросом, почему я это делаю. Парадокс спорта заключается в том, что мною восхищаются. Когда от усталости у меня из носа идет кровь, нос затыкают салфеткой и говорят, что я обязательно добьюсь успеха и попаду на Олимпийские игры.

Почти каждый день, перед самым закатом, я забираюсь на конструкцию, напоминающую строительные леса, что украшает наш отель в районе третьего этажа. Если умеешь держать равновесие, это идеальное место, чтобы наблюдать за пляжем, ревущими машинами и небом, которое из оранжевого становится темно-красным. Одной ногой я болтаю в воздухе, другая лежит на круглой металлической трубе. На колене я держу пакет со льдом, а Фрэнк накладывает горячие компрессы себе на плечи. Мы сидим молча, слушая радио, доносящееся из пляжного бара. Хит этого лета звучит снова и снова: «Ani ohevet et Beni yeled ra». Мы уже выучили иврит достаточно, чтобы понимать. «Я люблю плохого парня».

— Зачем любить кого-то плохого? — Я всегда мыслю рационально.

— Так интереснее. — В его голосе слышна улыбка.

— Правда?

— Конечно. Предсказуемые люди скучны. Нужен какой-то огонь.

Я снова смотрю на закат. Небо стало багровым.

— У тебя он есть, — тихо говорит он.

Слова будто повисают в сухом воздухе между нами. В такие моменты я чувствую свою власть над ним, и мне кажется, что я падаю в пропасть.

Я начинаю понимать, что, не желая того, произвожу впечатление на него и