Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что еще известно?
— Все, больше нам ничего не говорят.
— Кто-то пострадал?
— Вроде двое погибли.
— Из какой команды? — встреваю я.
Он слегка отодвигается: наверное, мой голос звучит слишком жестко.
— Ты что, кого-то из них знаешь?
— Просто скажите, из какой они команды. — Мама все еще держится за сердце.
— Не знаю. Они только пошли к стадиону.
Мама издает звук, как будто воздух покидает ее тело. Я беру ее под руку и притягиваю к себе. Ее колени подкашиваются. Я понимаю, почему мама такая бледная, почему она хватается за меня, как за спасательный круг.
Процессия только вышла.
Спортсмены идут по странам, в алфавитном порядке.
Какая страна значится в тех паспортах, которые мы получили от Нашей Подруги в аэропорту Франкфурта?
Фрэнк выступает за Бразилию.
Глава 18
Тель-Авив, 11 лет
Вернувшись в отель, мы не осмеливаемся звонить папе, чтобы не занимать телефон. Вместо этого смотрим в стену, оставшись наедине со своими мыслями. Кьяра сгорбилась в кресле, и я ловлю себя на мысли: «Что она почувствует, если он не вернется?» Будет ли она страдать по-настоящему? Я вспоминаю карандаш в его ноге, удар в стену, окровавленный кулак. Даже когда они терпят друг друга, играют и пихаются досками на набережной, я ощущаю их взаимную ненависть. Она ненавидит сильнее. Так было всегда, но с каждым годом, с каждой главой нашей жизни становится все хуже. Он красивый и обаятельный, ему все дается легко, а она, наоборот, неуклюжая и угрюмая. Она не слишком нравится людям, а к нему тянутся все. Может, она и обрадуется, если он останется среди камней взорванного моста. Я пытаюсь отогнать от себя эту мысль.
Мои собственные эмоции тоже сложны. Он делал со мной всякое такое, после чего во мне совсем не осталось доверия. Может, я тоже должна его ненавидеть. Но я хочу, чтобы он вернулся.
Я брожу по комнате. Мне нужно двигаться, пусть даже в четырех стенах. Почему мы не сделали себе паспорта какой-нибудь другой страны? Панамы, например, или, еще лучше, Японии? Когда я дохожу до кухни, звонит телефон. С бьющимся сердцем я хватаю трубку:
— Да?
— Я жив.
В тот вечер одни из лучших в мире спортсменов направлялись к стадиону в Рамат-Гане. Перед небольшим пешеходным мостом через реку Яркон они выстроились в определенном порядке. Возглавляла процессию команда Австрии. Но когда участники ступили на мост, он рухнул под их весом, уронив юных спортсменов в реку, печально известную невероятно грязной водой. Люди и обломки смешались в ядовитой жиже. Те, кто не потерял сознание, пытались выбраться на берег.
Четверо участников австрийской сборной погибли, причем трое — от инфекций уже после того, как их вытащили. Еще один выжил, но ему потребовалось двадцать восемь операций на мозге. Шестеро получили травмы. Трагедию держали в секрете от членов семей, друзей и фанатов, ожидающих на стадионе, несколько часов. Даже зажгли факел — хотя о катастрофе уже было известно.
Сильнее всего меня поразила ужасная роль случайности в жизни. Умереть только потому, что ты оказался не в той части алфавита, — на глазах у тех, кто ждал на берегу и готовился идти следом.
Фрэнк возвращается домой — в мятом костюме, с запавшими глазами. Такое впечатление, что он вернулся с того света. Я почти сплю, сидя на диване, и все происходящее кажется мне сном. Мама долго-долго обнимает его, Кьяра явно испытывает облегчение, которое скоро пройдет. Они решают что-нибудь приготовить и уходят, а мы с Фрэнком остаемся одни.
Я с трудом заставляю себя сидеть. Голова кажется слишком тяжелой для усталой шеи. Фрэнк плюхается рядом со мной, упирается локтями в колени. Бейджик участника так и висит на шее. Он смотрит на стандартный отельный ковер, который мы видели тысячу раз, во всех концах земли, и выглядит очень взрослым и серьезным. В полумраке заметно, как резко очерчены его скулы. Я медленно опускаю голову на плечо брата, обтянутое футболкой цвета флага Бразилии, и он поворачивается, чтобы обнять меня.
Как раньше.
Глава 19
Вирджиния, США, 12 лет
Я так часто вру, что родом из этой страны, что она должна казаться мне родной. Стоя на террасе нашего нового дома в Вирджинии и оглядывая бассейн, я кладу руку на грубое дерево перил и слушаю, как вздыхает в деревьях ветер. Лес кажется бесконечным и таинственным, в тенях зарождается вечер.
Наш дом идеален, как на картинке или на старой фотографии, и кажется, будто в нем живут счастливчики.
— Что ты делаешь! — доносится голос папы с подъездной дорожки, где они с мамой разгружают машину.
Я иду к ним, готовая отвлекать или помогать, но, когда захожу за угол, вижу, как он хватает ее за руку и грубо отталкивает в сторону. Быстро убрав с его пути чемоданы, я оглядываюсь. Нас закрывает густая зелень дубов и елей. К тому же соседи, если они у нас вообще есть, слишком далеко, чтобы что-то рассмотреть. Значит, никто не заметил наших проблем. Но, коснувшись дверной ручки, я оборачиваюсь, оглядываю лужайку и вдруг понимаю, что полная изоляция, может, не так и хорошо.
Сейчас мы совсем рядом с Вашингтоном, и близость к политической силе основная причина нашего переезда. Когда мы нашли папу в Париже, он решил, что пора обосноваться в стране, где можно спрятаться и одновременно заработать, — то есть в США.
Папа проглядывает рассылку из синагоги. Мы сидим рядышком на арендованном диване в комнате, которую американцы называют «общей». Почти все серьезные игроки из Вашингтона живут в симпатичных пригородах Вирджинии, и некоторые из них посещают наше будущее место для молитв.
— У тебя есть план? — спрашиваю я, собирая волосы в хвост.
— Посмотрим. Для начала просто вольемся в струю и займемся налаживанием связей.
Я ухожу в свою комнату, закрываю дверь и встаю перед зеркалом, расправив плечи. В последнее время в моих глазах все заметнее проступают тьма и тревога. Радует только то, что никто другой этого не замечает. Даже на тренировках, где я провожу по пять часов в день. Я прячу все неприятное в маленькие тайники глубоко в голове. И я так поднаторела в умении казаться веселой, что порой убеждаю в этом даже саму себя. Иногда меня это пугает: я отлично научилась игнорировать собственную душу.
Когда на стенах
