выбираемся на дорогу.

Хоть не заблудились, думаю с облегчением я, и от этого вроде легче. Неужели сейчас будет теплая машина и окончится эта холодина? Я поднимаю руку. Проходит одна машина, вторая. Они и не думают останавливаться, слегка притормаживая, когда летят мимо меня, и слепя фарами. Проклятые, думаю я.

На ногах стоять просто невозможно. Сейчас я упаду. И на ее глазах… Я оглядываюсь на темный молчаливый лес. Может быть, это было счастье? Хотя кто знает, что такое счастье, думаю я.

— О чем ты думаешь, Санечка? — она вглядывается в мои глаза.

— О счастье, — банально отвечаю я.

— Что ты думаешь?

— Это секрет. Если я тебе все расскажу, тебе завтра будет неинтересно, а я еще хочу увидеть тебя, — она стоит очень близко от меня.

Проносится еще одна машина.

— Что же делать? — спрашивает она.

— Они, идиоты, боятся, что ночью из леса двое останавливают. Боятся, что убьют. Вот кретины, тут ног нет, а они боятся.

— Саня, не злись. Спустись, а я остановлю одна.

Я смотрю ей в глаза.

— Правильно, Наталья, ты у меня волшебная. Спуститься — я спущусь, если только потом смогу подняться обратно.

— Я тебе помогу, — смеется она.

Я спускаюсь и выглядываю. О счастье, совсем пустой, с зеленым огоньком, она стоит одна — он сразу останавливается как вкопанный. Ну, получишь ты на чай у меня, думаю я.

Она открывает дверь и говорит:

— Саня!

Потом ему:

— Подождите, тут раненый у меня.

Я взбираюсь по склону наверх — она подает мне свою крепкую тонкую руку — и плюхаюсь на заднее сиденье. Она садится рядом и обнимает меня. Шепчет в ухо ласково:

— Санечка, потерпи, доедем, я согрею тебя.

— Гуляли в лесу, молодые? — спрашивает шофер и поворачивается, глядя на меня.

— Да, — отвечаю я.

— Замерзли небось, двадцать четыре холода.

— Да, — отвечаю я.

— Сейчас мы печечку подвключим, натопим побольше, — говорит он. Ладно, дам ему на чай, думаю я.

— Наталья, давай поцелуемся, — шепчу я. — Иначе я умру от охлаждения…

Она, видимо, не хочет, чтобы я умирал.

Мы сидим на заднем сиденье машины и целуем губы друг у друга. Я сильно обнимаю ее и так держу, не давая дышать.

— Саня, ты задушишь меня, — шепчет она.

— Это как раз то, что я хочу, — чтобы ты никому не досталась.

Машина уже въехала в Москву, кольцевое кольцо. Мелькают дома, Юго-Западная, мы едем по Ленинскому проспекту.

— У тебя есть время, Наталья?

Она смотрит на часы, и мне становится темно в глазах: без десяти десять. Она должна была быть не позже семи дома.

— Да, Санечка.

— Так уже…

— Скажу, что была у подруги, — перебивает она.

Мы проезжаем «Кинолюбитель», универмаг «Москва», «Трансагентство» — скоро Гагаринская. Улицы пусты, освещены и покрыты укатанным снегом. Гагаринская. Мне приходит в голову:

— Здесь остановите, — говорю я.

Расплачиваюсь, и мы выходим на улицу из тепла.

— Спасибо, — говорю я. Я редко говорю таксистам «спасибо», только очень хорошим.

— Куда мы, Санечка?

— В кафе «Южное», заманчивое название. Я там никогда не был.

— Я тоже, — она смотрит на меня, — не была.

Мы заходим, в кафе полумрак. Даже не похоже на наше кафе, у нас нельзя полумрак. Черт-те что творится: места есть. И уже совсем невероятное, официантка через пять минут подходит… Наверно, потому что я с необычной женщиной, она — необыкновенная.

— Что ты будешь, Наталья? Что-нибудь есть?

— Нет, я — кофе, горячего и побольше.

— Еще что-нибудь, пожалуйста.

— Спасибо, больше ничего не хочется.

Она, видимо, решила быть бухгалтером-экономистом — по учету моих денег.

— Какие пирожные у вас есть, девушка?

— Всякие. Пятнадцать видов, что я вам перечислять буду?!

О, это уже знакомое.

— Значит, не будете?

— Нет.

— Тогда: кофе, все пятнадцать видов, а мне крепкий чай.

— Вы что, серьезно?

— Конечно, серьезно, я вам не хочу лишнюю работу задавать: перечислять.

Она уходит.

— Саня, зачем столько? Ты что, все их съешь?

— Нет, есть будешь ты, я — ни одного.

В полумраке в ее глазах какие-то блики, лучи, как флюиды, они завораживают меня, хотя по мне этого не видно.

Где-то танцуют, кто-то танцует. Я протягиваю руку и стряхиваю иголки у нее на плечах, в волосах.

Молчу и долго ничего не говорю. Держу ее руку, она у нее горячая.

Она понимает это по-своему.

— Санечка, тебе не понравилось, какая я была в лесу?

— Что ты, Наталья.

— Мне не надо было этого делать?..

— Наталья…

— Я знаю, тебе это не понравилось. Так сразу…

— Просто я не ожидал. Не думал…

Она меняется моментально:

— Ты думал, мы будем ходить по лесу и петь песенки все время?

Мы смеемся, у нее лукавая улыбка.

— Видишь, какая я плохая, развращаю маленького мальчика.

— Это не страшно, — говорю я.

Приходят пирожные, уходит официантка.

— Наталья, хочешь я тебе расскажу о своих родственниках?

— Да, Санечка. Мне все интересно, когда ты рассказываешь.

Внутри я таю. Приятно, когда тебе такая женщина говорит такие слова.

— Итак, о моем клане. Дед и бабушка родили пять мальчиков и ни одной дочки. Младший, пятый, его Шурик звали, погиб на войне в сорок втором. У отца три брата, и у каждого по двое-трое детей. Одного, родного, ты видела. Это, так сказать, представитель папиного раннего классицизма, а я уже позднего неоклассицизма. Папа говорит, что я у него не удался. Какой-то шальной сперматозоид выскочил, из которого я и получился. Неусидчивый, говорит, несосредоточенный, и имя его не прославлю. Он все хочет достойного потомка, пишущего диссертации. А я за нее сяду, разве только попросят написать о тебе…

Она скромно улыбается. Вернее, делает вид, что скромно. Вернее, делает вид, что делает…

Я достаю «Беломор», она успевает раньше меня и кладет передо мной «Мальборо». Мои любимые сигареты. И, как ни в чем не бывало, смотрит на меня.

— Я тебе слушаю, Санечка.

— Наталья, — говорю я.

— Ну, пожалуйста, Санечка. Я же не курю, только иногда. Это для тебя. Я специально в магазин ездила.

— Специально для меня?..

Я без слов закуриваю сигарету.

— Знаешь, у меня есть в Ленинграде чудесный дядька. Я от него всегда умираю: и от того, что он говорит, и от того, как он говорит. Обязательно увезу тебя в Ленинград, познакомлю с ним. Он тебе понравится.

Она грустнеет.

— Что такое, Наталья?

— Этот город вызывает у меня отрицательные эмоции. Там родственники мужа живут, его мать.

— Прости, я не знал.

— Что ты, Санечка! Конечно, мы съездим, если получится. Я обожаю «Эрмитаж»: Рембрандта, Родена, Ван-Донгена, Сера.

— Наталья, кстати, Ленинград красивей вашей Москвы.

— Согласна. Но Москва одна.

— Нет,