Усевшись на нижней ступеньке и положив дневник на колени, я взяла в руки тяжелую ручку, которую стащила с письменного стола дяди Артура, и уставилась на закрытый дневник, пытаясь придумать, о чем стоит написать. Мне хотелось, чтобы первые слова стали значительными, и очень не хотелось ошибиться. Наконец я решилась и открыла дневник.

И у меня буквально отвалилась челюсть. Первая страница до последней строчки оказалась заполненной аккуратным почерком… моим почерком.

Ничего не понимая, вся напрягшись, я вскочила, и дневник скатился на пол. У меня громко стучало сердце. Я огляделась, пытаясь понять, не сыграл ли кто-нибудь со мной злую шутку. Осыпающиеся стены тоже смотрели на меня, и вдруг вокруг меня началось какое-то движение, послышался шум, которого я прежде не слышала. Ветки и травинки зашуршали, камни задвигались, за моей спиной и внутри стен кто-то ходил, однако я ничего и никого не видела. Наверное, у меня разыгралось воображение. Да и заполненная страница дневника тоже, скорее всего, подлила масла в огонь.

Тогда я несколько раз глубоко вдохнула воздух и подняла с пола дневник. Поцарапанный камнями переплет был весь в пыли, и я попыталась вытереть его о шорты. Первая страница немного помялась при падении, однако записи были на месте — и на первой странице, и на второй, — и когда я стала судорожно перелистывать дневник, то они были и на других страницах, причем все сделанные моим почерком.

Как такое могло случиться? Я сравнила дату в дневнике с датой на своих часах. В дневнике стояло завтрашнее число и завтрашний день недели — суббота. Сегодня была пятница. Наверное, у меня сломались часы. Мне сразу же вспомнилась Розалин, как она утром посмотрела на дневник. Неужели это ее записи? Не может быть. Дневник все время пролежал под матрасом. У меня закружилась голова, и я, опустившись на ступеньку, прочитала первые строчки. Слова прыгали у меня перед глазами, и мне пришлось несколько раз вернуться к началу.

4 июля, суббота Дорогой дневник! Наверное, это правильное начало? Никогда прежде я не вела дневников и поэтому чувствую себя абсолютной дурой. Ладно, дорогой дневник, признаюсь, что я не в восторге от своей жизни. Если коротко, то дела обстоят так. Папа покончил жизнь самоубийством, после чего мы потеряли дом и вообще всё. Я потеряла свою жизнь, мама потеряла память, и теперь мы живем в захолустье с двумя социопатами. Совсем недавно я провела день с очень красивым парнем по имени Маркус, который работает вице-президентом странного учреждения — передвижной библиотеки. Два дня назад познакомилась с монахиней, которая держит ульи и ломает замки, а вчера я почти до самого обеда пробыла на руинах…

Слово «руины» было зачеркнуто и заменено другим.

…в замке на лестнице на небеса, которая так и звала меня подняться по ней и прыгнуть на облако, чтобы оно унесло меня подальше отсюда. А теперь уже ночь, и я в своей спальне пишу дурацкий дневник по настоятельному совету сестры Игнатиус. Она и в самом деле монахиня, а не трансвестит, как я поначалу думала.

Вздохнув, я оторвалась от чтения. Как такое может быть? Необходимо было найти ответ на этот вопрос. Я подумала, что стоит побыстрее вернуться в дом и рассказать об этом маме, рассказать Розалин, позвонить Зои и Лауре. Но кто мне поверит? Пусть даже кто-нибудь и поверит, но чем он сможет мне помочь?

В замке стояла полная тишина, словно облака, идеально круглые и белые, как херувимы, двигались со скоростью сто миль в час. Время от времени слышался шорох травы, в воздухе летали семена одуванчиков, призывая меня поймать их, отнести в другое место и бросить на волю ветра. Набрав полную грудь воздуха, я поглядела на жаркое солнце — на жаркое солнце. Совсем мертвый. Потом я закрыла глаза и медленно выпустила воздух. Мне по-настоящему нравилось быть в замке. Когда я открыла глаза и продолжила чтение, волосы у меня на затылке встали дыбом.

Мне нравится проводить время в замке. Наверное, он должен был показаться мне уродливым, но ничего подобного. Он должен был стать уродливым, как Джесси Стивенс с его сломанным носом и изуродованными из-за регби ушами. Надо было давно пописать тут и подурачиться. А я ничего не сказала у Зои, когда она и Лаура никак не могли заткнуться и все говорили и говорили о тренировочных штанах. Ну и пусть.

Мама не выходит из своей комнаты. Несмотря на желание свернуться клубочком и умереть — я промокла вчера и простудилась, — я все же решила съесть завтрак, спрятавшись за деревом в саду, потому что знала, что она будет за мной следить. Расстелила синее кашемировое одеяло из своей комнаты и поставила на него тарелку с нарезанными фруктами. Вкус был такой, словно я жевала картон. Голода я не чувствовала, а вся энергия ушла на то, чтобы уговорить маму погулять. Я постаралась казаться независимой, поэтому легла на спину, скрестила ноги и сделала вид, словно мне на все плевать. Так я попыталась выманить ее наружу, но она не поддалась. Мне подумалось, что, если она подышит свежим воздухом, если поглядит на все вокруг, придет в замок, может быть, она увидит то, что вижу я, и очнется от своего транса. Конечно же, пока она сидит в своей спальне, ей не хочется жить. Только выйдя на улицу и осознав, что жизнь продолжается, можно влиться в общий поток.

Не понимаю, почему Розалин и Артур не хотят помочь маме. Завтрак, ланч и обед, которыми можно накормить слона, ее не вылечат. И молчание тоже. Надо еще раз поговорить с Розалин. Или с Артуром? Он же брат, должен помочь. Насколько мне известно, если не считать своеобразного поцелуя в лоб, когда мы приехали из Дублина, больше ничего не было, и он не сказал ей ни слова. Странно все-таки.

После вчерашнего дождя…

Теперь я знала, как все это было странно, потому что нынешний день оказался лучше некуда. Никакого дождя и в помине. Насупив брови, я продолжала читать, вооружившись убеждением, что меня разыгрывают, и я почти ждала, что из-за осыпающихся колонн вдруг выскочит Зои или, чего не бывает, Эштон Катчер[39].

…душит простуда. Розалин практически завернула меня в вату, усадила перед камином и чуть ли не насильно напоила куриным бульоном. Я потеряла полдня, обильно потея около дурацкого камина и пытаясь убедить Розалин, что до смерти мне еще далеко. Тем не менее она заставила меня накрыть голову полотенцем и постоять над кипятком с Vicks[40], чтобы прочистить нос, и, пока я сморкалась, в дверь как будто позвонили. Правда, Розалин постаралась внушить мне, что никакого звонка не было. Надо было поймать сестру Игнатиус на слове, когда она пригласила меня в свой дом. Интересно, что такого ужасного может быть в жилище монахинь?

Завтра я планирую обойтись без «сердечного приступа на тарелке» и подыскать для себя тихое место, чтобы заняться дневником. Почему бы мне не позагорать в бикини? Пусть здешние поглазеют. Не самое страшное зрелище. Стоит закрыть глаза, и сразу оказываешься там, где хочешь быть. Буду лежать у пруда и воображать, что нахожусь около бассейна в Марбейе и в шелесте лебединых крыльев слышу маму. Она всегда укладывалась не там, где все люди, не в шезлонге или на лежаке, а на самом краю бассейна, возле фильтров. Перекидывала руку через край и шевелила пальцами в воде. Похоже было на шажки босоногого малыша. То ли так ей было прохладнее, то ли ей нравились звуки. Мне тоже нравилось слышать их. Хотя, сама не знаю почему, вечно просила ее перестать. Лишь бы что-нибудь сказать и нарушить молчание, чтобы она открыла глаза и посмотрела на меня.