За окном начинает накрапывать дождь – он занудно постукивает по стеклам и крыше.

Макс тяжело вздыхает:

– Мне будет хреново, Даня. Но лучше уж так, чем вдвоем улететь в преисподнюю…

– Знаешь, Макс… – Я задумчиво разглядываю носки кедов. – Мне страшно. Я боюсь с тобой расставаться, потому что иногда мне кажется, что тебя на самом деле не существует, а я не смогу постоянно убеждаться, что ты настоящий, что ты во плоти… Ты смотришь на мир под странным углом, но с такого ракурса он играет новыми красками, становится простым и добрым – продолжу ли я видеть его таким? И останется ли в твоем волшебном мире место для меня спустя время?..

Вместе с ползущими по стеклу каплями по щекам вниз ползут слезы. Сегодня я плакала и смеялась больше, чем за всю свою короткую жизнь.

– Спустя много лет, когда мой запал пройдет и мне останется только протирать штаны в офисе за двадцаточку, понадобится ли тебе вообще место в моем мире? – Макс отворачивается к заплаканному окну, а в моей груди зарождается холодный и скользкий страх. Он растет и давит на сердце до тех пор, пока Макс не берет меня за руку.

– Пора отсюда выбираться, израненный солдат. У меня нет навыков спортивного ориентирования в темноте.

По черепице шуршит дождь, скребется беспомощными пальцами в черные стекла огромных сводчатых окон. В темных углах и пустотах холодной гостиной шевелятся одинокие злые духи, населяющие этот дом, и от их бестелесного присутствия колышутся занавески.

Кеды, шапочки и джинсы мирно сушатся на стульях у камина, в отсветах огня поблескивают на полочках Настины сувениры…

Но нас в гостиной нет.

В моей пыльной комнате, в свете тусклого ночника, романтические книжки с полок с молчаливым изумлением глядят на кровать, на которой Макс долго и с упоением целует меня, а я, вцепившись в его светлые волосы, вдохновенно отвечаю на поцелуи.

Обещание, данное бабушке, не действует под этой крышей, и я таю, схожу с ума и теряю связь с реальностью. Челка Макса падает на мое лицо, взгляд обжигает, на нас нет преград из одежды, и каждый сантиметр кожи горит.

Я доверяю и знаю, что эти руки всегда будут меня защищать и никогда не ударят, эти глаза будут вечно светиться огромной любовью, а эти губы будут дарить поцелуи, пока время, отмеренное нам свыше, не истечет.

Происходящее не может быть неправильным и мерзким, потому что оно прекрасно.

Парень, которого я люблю, прекрасен. С ним прекрасной стала и я.

– Я очень сильно тебя люблю… – шепчет кто-то из нас перед тем, как сорваться в пропасть.

* * *

Мы стали друг для друга хрустальными.

Возвращаясь домой на автобусе, мы молча сидим, прижимаясь друг к другу, испуганные сердца стучат в унисон, объятия отчаянно крепки.

Меня уносит в сказку прошлой ночи, страшит осознание того, насколько хрупок наш мир, насколько просто его сломать, но я никому не позволю причинить боль тому, кто стал одним целым со мной.

Макс осторожно кладет голову на мое плечо, прижимает к себе еще сильнее.

В прихожей бабушкиной квартиры мы стоим в обнимку и, опустив головы, смиренно выслушиваем учиненный бабушкой скандал: речь идет о том, что мы гуляли всю ночь и не поставили ее в известность о своем местонахождении, стойко сносим ее подзатыльники, угрозы и страшные ругательства.

Мысли не могут собраться воедино, они далеко…

Разрывать объятия почти физически больно, но мы должны расклеить ворохи листовок, должны проинструктировать новичков, должны подобрать и торжественно вручить кеды двоим новоприбывшим, а потом должны бежать дальше, исполняя желания всех, кто нам платит… Потому что пронзительные глаза умирающего ребенка – наша зоркая совесть – смотрят и видят каждого из нас насквозь.

Звенящие светлые дни проходят своим чередом, сменяясь вечерними репетициями, на которых мы с Максом периодически выпадаем из поля зрения друзей и последователей и тайком умираем от поцелуев в тени кулис.

За вечерами приходят мучительные, полные раздумий ночи, и я снова не сплю, потому что ужас накрывает меня ледяной волной: я влюблена смертельно, я влюблена в собственного брата, который отвечает взаимностью и любит так, что готов за меня убивать…

Мы свернем горы, бросим вызов целому миру. И проиграем. Лицемерный равнодушный мир отвернется от нас, но не это сейчас мучит – меня до одури пугает мысль о скорой разлуке.

Старое одеяло в цветочек не способно согреть лежащее под ним одинокое тело, я пялюсь в темный потолок ничего не видящим взглядом, почти не дышу и дрожу.

Утром меня словно кто-то пихает кулаком под бок – резкое пробуждение и осознание того, что мне сегодня предстоит, гонит на подвиги. Вылезаю из-под теплого одеяла, задумчиво рассматриваю кавардак, оставленный Максом, плакаты на его половине комнаты… Подхожу к окну, вцепившись в подоконник, любуюсь прозрачным голубым небом над серыми домами, стараюсь навсегда сохранить в памяти потерявшийся во времени двор с деревянными лавками и ярко-красным грибком над песочницей…

День икс наступил. Вечером меня ждет выступление, прощание с друзьями и этим миром. А завтра утром я уеду.

Обратный отсчет в днях закончился, на смену ему пришел обратный отсчет в часах.

Сегодня, впервые за месяц, я нуждаюсь в телефоне. После недолгих поисков нахожу его мирно лежащим на столе Макса – запылившимся и полностью разряженным.

Ищу шнур для зарядки, попутно складывая фантики от конфет и прочий мусор в одну кучку, протирая ладонью поверхности, убирая на места предметы и вещи…

Любая мелочь в комнате напоминает о теплом, солнечном и раздолбайском характере ее главного обитателя.

Как же странно – рядом с Максом у меня вдруг исчезла нездоровая тяга ревностно следить за жизнью Марты и Оли, контролировать каждый их шаг, злиться и ненавидеть, исчезла потребность в слепом поклонении: я ни разу не сожалела о своем гламурном паблике – избавилась от всех мучительных привязок с огромным облегчением.

Рядом с Максом я летала по воздуху, совершенно не задумываясь о насущном, – все, абсолютно все было в его руках, а я лишь верно за ним следовала. Как же тяжело без его улыбки и плеча мне придется в реальности…

Получив подзарядку, смартфон оживает в руке. Прокручиваю вниз по экрану список контактов… и пару секунд не могу въехать в то, что вижу.

Своеобразное чувство юмора самого колоритного из моих друзей – Ротена – предстает во всей искрометности: все женские имена в списке контактов заменены на «Стерв» с порядковыми номерами – Насте достался первый, так что ориентироваться я теперь могу только по фото. Единственной девушкой, кого обошла сия чаша, оказалась Лена – ее Ротен окрестил «Еленой Прекрасной». Папа мой стал «Демиургом», дядя Миша – «Анкл Майклом». В списке появились еще три контакта – ужасно стремные, упоротые рожи «Дамского угодника» Ли, «Извращенца» Комы и «Самого прекрасного мужчины на земле» Ротена.