— А эликсир этот — штука страшенная, — продолжила Чайка. — Его только самые суровые старухи варить могут. Что развоплощение, что эликсиру хлебнуть — результат один, но развоплощают быстро, раз — и нет тебя, а от эликсира мук примешь несказанно, он по частям душу разъедает. И укрыть нельзя ничегошеньки, ни одной тайны, ни единого секретика. Ежели кто эликсир пьет, так весь совет слетается послушать, у самой захудалой колдуньи всегда есть чем поживиться. Сидят вокруг страдалицы, словно стервятники кругом издыхающего зверя. Зато если окажется, что приговоренная хотя бы в малом была невиновата, старухи в лепешку расшибутся, а настоящую виновницу найдут и накажут. Без этого нельзя, иначе никто их эликсира поганого пить не станет. Его пьют, чтобы хоть с того света, но обидчице отомстить. Родительница моя и впрямь оказалась невиновной. На остров летала угри лечить и жупельницу не привозила.

— Преступницу-то нашли?

— Нашли. Сестра-дознавательница и оказалась. Она два года жупельницу в коробочке хранила, все ждала, когда кто-нибудь из соседок на тот остров слетает. На кого только могла порчу наводила, чтобы угри высыпали. Вот и дождалась. Она потом сама во всем призналась. Ее совет судил, и тоже развоплотили. Так они и лежат рядом. Глянуть — так сестры родные, не отличить.

— А невинную-то зачем в этот инкубатор?

— Так ей уже без разницы, она все равно развоплощенная. Зачем добру зря пропадать?

Влад промолчал. Страшная сказка закончилась еще более страшной в своем прагматизме моралью.

Внизу медленно вечерело. Опустел пляж, погрузился во тьму местный форум. Ни единого огня не освещало улицы: чародейкам не нужно, они и так видят. Лишь багровыми клубами отливал горячий воздух над верхушками печных труб. Влад прищурился и с расстояния во много сотен километров различил искры, вылетающие из очага через дымоход, и даже вроде бы ощутил запах подгоревшего мясного пирога и густого супа из капусты с любистком.

— Пора?

— Нет, что ты. Еще никто не спит. Ужинают, потом колдовать будут. Вечернее колдовство самое забористое. Только потом спать лягут, да и то не все. Но кто нам нужен, те лягут.

— Все-таки скажи, что ты задумала? А то болтаемся тут у всех на виду. Внизу небось звезды высыпали, так что и нас видно.

— Пускай. Ты, главное, следи, чтобы к нам никто потихоньку не подкрался. Особенно если шестериком, тогда сразу меня дергай. А что я задумала — сам скоро увидишь.

— Тогда хотя бы расскажи, что за жупельница такая, что сначала в коробочке сидит, а потом целыми семьями людей жрет?

— Жупельница и есть. Жучок такой махонький. Так просто он ничего человеку сделать не может, а вот если девочка совсем крохотулечная, то жупельница ей в носик или ухо залезет и там спрячется. А когда мама спать уляжется и дочку с собой возьмет, то жупельница уже на мать переползет и в мозг вгрызется. А та во сне и не почует ничего.

Влад кивнул понимающе. Сама Чайка все ночи проводила в обнимку с помелом, обратившись в сияющую торпеду. Приблизиться к ней в это время было равносильно самоубийству что для жупельницы, что для мужчины — разницы никакой.

— Вообще-то детям полагается перед сном ушки и нос проверять, грудное молоко закапывать, да кто ж это делает? Вот когда по деревне весть прошла, что жупельница двух женщин убила, то тут все кинулись девкам уши мыть, даже самым большим. Так через день жупельницу и словили.

— А дети как? Те, в которых жупельница забиралась.

— Что дети? Жупельница грудничков не ест. Она женского молока на дух не переносит. Девочки потом рядом с мертвой матерью от голода умерли, а быть может, их нашли и выходили. Не знаю, это ж когда было.

— Одного не пойму, зачем твоя дознавательница это устроила? Чем ей соседка досадила, чтобы так мстить?

— Я откуда знаю? Может, соседка у нее в детстве прутик любимый отняла. Для ненависти много причин не надо. На то и ведьмы…

Лозунг чародейного царства на этот раз прозвучал странно, и лишь через минуту Влад понял, что Чайка опустила слово «мы».

— Пожалуй, потихоньку начну, — сказала Чайка, окинув взором глубокую тьму, сгустившуюся внизу. — Следи за воздухом, чтобы никакая посторонняя ступа рядом не ошивалась.

Она зажмурилась, сосредотачиваясь, и послала вниз мягкое, почти незаметное сонное заклинание. Оно не несло в себе никакой угрозы и никак не было замаскировано, поэтому всякая колдунья могла с легкостью оттолкнуть его от себя, что многие и сделали. Но никто не заподозрил дурного, каждый подумал, что это усталая мамаша спешит утихомирить не в меру разыгравшуюся дочуру или сиделка в приюте старается обеспечить себе спокойную ночь.

В приюте толстая нянька из тех начисто лишенных честолюбия колдуний, что даже не пытались ни разу покинуть Новую Землю, протяжно зевнула, разом перекрыв достижение покойного диспетчера, и, с трудом проверив, что все воспитанницы спят каждая в своем закутке, вернулась в сестринскую и повалилась на постель, напрочь забыв, что в обязанности ее входит рассказывать девочкам сказку, навевая волшебные сны.

Вскоре добрая половина города спала: девчонки, охраняемые обычаем и строгим законом, взрослые чародейки — даже во сне продолжая сжимать метлу, вокруг которой распространялось легкое защитное сияние. Взрослые в безопасности, а дети… кто нападет на детей? Ни прибыли, ни удовольствия, ни славы…

Следующее заклинание тоже не было могучим, но изощренным на самом пределе возможного для молодой чародейки. То была ночная сказка, сладкий сон, который увидят все девочки города, если, конечно, материнская воля не защитит их. Но даже среди тех ведьмушек, чьи матери не спали в этот час, большинство увидели ночную сказку. Заклинание не несло никакого вреда, только ласку и заботу, так что самые добросовестные матери не заподозрили дурного.

Очевидно, в приюте кто-то перестарался и рассказывает сказку не только воспитанницам, но и всему городу. Наиболее дотошные с легкостью распутали кружевную вязь сновидения:

Большой дом под красной черепичной крышей, над высокой трубой вьется дымок, ставни распахнуты. За домом зеленеет огород, полный произрастаний Старой и Новой Земли, плетень покосился под тяжестью огромной тыквы, какую без особого волшебства, пожалуй, и не вырастишь. И знакомый сказочный зачин: «Жил-был один почтенный и знатный человек…» — а где-то вдалеке уже слышится веселая танцевальная музыка: «Пам-тирам-пам!» — и легкий хрустальный перезвон. Ну, конечно, «Золушка» — слышано-переслышано, видано-перевидано!

Разумеется, всякая колдунья, сплетая сновидение, рассказывает сказку немного по-своему. Вот и здесь: прекрасный принц одет странно и корона у него без зубцов, круглая и охватывает чуть не всю голову. А впрочем, это же принц, существо сказочное, каких в жизни не бывает. Кто может знать, во что одеты несуществующие принцы? Влад Кукаш, доведись ему посмотреть этот сон, немало бы посмеялся, обнаружив на принце летную форму лейтенанта военно-космических сил. Но откуда это знать ведьме, в жизни не видавшей ни принцев, ни лейтенантов? И успокоенная мать пропускает добрый сон к мирно посапывающей девочке, радуясь, что вечер оказывается свободным и можно посвятить его злободневным делам. «Довлеет дневи злоба его» — и ведьмы в этой злобе понимают более всех остальных. Добрая половина города спит, а злая…