При виде меня он уже собирается улыбнуться, но, заглянув мне в лицо, отказывается от этого намерения. Какая-то искорка мелькает у него в глазах. Что это – сочувствие к товарищу по несчастью? Желание извиниться? Значит ли это, что ему, консьержу, работающему главным образом на улице, известно о секрете Бэрдов?

Я ни о чем его не спрашиваю. Мне хочется поскорее уйти отсюда подальше.

Но, миновав полквартала, я останавливаюсь на углу улицы. Задрав голову до боли в шее, я смотрю снизу, с улицы, на жилище Бэрдов – но на этот раз совсем не так, как раньше, а взглядом человека, обремененного знанием. Я снова внимательно изучаю окна пентхауса – того самого, который какие-то три дня назад мне так не терпелось увидеть изнутри.

Я хорошо вижу резной каменный карниз, а над каждым окном отчетливо различимы украшения, имитирующие лучи солнца. Занавески на окнах задернуты, чтобы никто не имел возможности заглянуть внутрь – хотя сама вероятность этого исключена, учитывая, что апартаменты Бэрдов находятся на высоте двенадцатого этажа. Теперь я знаю, что находится за этими занавесками: отполированные и натертые до блеска мраморные полы, роскошная золоченая мебель и прочие элементы изысканного интерьера, каждый из которых стоит баснословных денег. Скрытая от посторонних взглядов, застекленная и взятая в рамку фотография маленькой девочки. Игрушки этой девочки, которые давным-давно уже следовало упаковать и вывезти куда-нибудь. А также семья и прислуга, которые изо всех сил делают вид, что все хорошо, и пытаются не дать осознать до конца нечто страшное заточенной в доме не вполне психически здоровой женщине. За респектабельным фасадом спрятана трагедия, которая случилась два десятилетия назад и все еще не пережита до конца.

Я разворачиваюсь и решительно шагаю прочь – мне хочется поскорее отойти подальше от дома, в котором находится жилище Бэрдов.

Миновав два квартала, я обхожу наружные ворота Музея естественной истории. В этот момент раздается телефонный звонок. Мне страшно взглянуть на дисплей, но я знаю, что это тот самый зловещий номер, начинающийся на 1-800, с которого мне звонят те, кто постоянно меня преследуют. Да, это они. Эти люди неумолимы и безжалостны, и они постоянно терзают и мучают меня. Я чувствую, как холодный комок страха разрастается у меня в горле.

Выходит, помимо всего того, что обрушилось на меня за последние несколько часов, мне предстоит еще это – разговор с сотрудниками коллекторского агентства, которые в сотый, наверное, раз станут выяснять, появились ли у меня источники дохода, позволяющие мне выплатить мою задолженность по кредитной карте. Я исчерпала кредитный лимит по ней и ушла в минус, когда тетя Клара была тяжело больна и мне пришлось много ночей подряд провести в отеле, расположенном ближе всех к той больнице, в которой она лежала. Кроме того, я покупала по карте продукты и прописанные тете лекарства. И вот теперь кредиторы требуют, чтобы я вернула то, что должна.

Я теперь уже почти безошибочно могу угадать, когда именно они будут звонить мне в очередной раз. Сотрудники больничной бухгалтерии связываются со мной раз в неделю. Финансовая компания, выдавшая мне кредитную карту, действует гораздо более настойчиво – оттуда в течение недели мне звонят три-четыре раза, а иногда и каждый день.

Дрожащими руками я запихиваю телефон обратно в карман, и вызов автоматически переключается на автоответчик.

Еще несколько шагов – и я оказываюсь в Центральном парке. Пригнувшись, я подныриваю под нависшие над тропинкой ветви клена и вяза и иду дальше. Мимо меня снуют туда-сюда любители бега и хозяева, выгуливающие своих питомцев. Какой-то молодой человек бросает теннисный мячик своему спаниелю, который стремглав бросается следом за ним и приносит его обратно. Я вижу большую группу туристов, которые наслаждаются аудиоэкскурсией. Они останавливаются, чтобы сфотографироваться вместе, и я вижу у них на шеях провода от наушников. На некотором удалении от меня на фоне неба отчетливо видны контуры небоскребов Манхэттена.

Если я пойду дальше, не меняя направления, то в конце концов выйду к озеру. Я замедляю шаги, раздумывая над тем, куда бы мне отправиться. Идти домой мне определенно пока не хочется. Когда я доберусь туда, Джонатан все еще будет находиться на работе. Значит, квартира будет пустой, а я не хочу сидеть в одиночестве. С другой стороны, даже если бы Джонатан был дома, я вовсе не уверена, что рассказала бы ему о случившемся. Как мне объяснить ему все то, что я узнала?

Подумать только, ведь еще совсем недавно Джонатан больше всего опасался того, что в семье, подыскивающей няню, окажется папаша-извращенец, который будет ко мне приставать.

И тут у меня едва не останавливается сердце. До меня доходит, что я не смогу ничего рассказать ни Джонатану, ни кому бы то ни было другому. Я ведь подписала контракт. Так что Джонатан не должен ничего узнать. И вообще я должна держать все в тайне.

Мы вас в порошок сотрем…

Я опускаюсь на парковую скамейку так резко, словно у меня отказали ноги, и прикрываю глаза – лучи послеполуденного солнца, пробивающиеся сквозь облака, бьют мне в лицо. Ветер треплет волосы, сиденье у скамейки холодное. До начала моей смены в ресторане «Очаг» остается еще пара часов.

Резкая боль пронзает мой живот. Ну почему, почему Бэрды не могли оказаться нормальной семьей? Почему мне в руки должно было попасть объявление о том, что они ищут няню для девочки, которая, оказывается, давным-давно умерла? Как было бы хорошо, если бы тот злополучный листок не попался мне на глаза, если бы я не позвонила по указанному в нем номеру телефона. Тогда я бы ничего не знала о семействе Бэрд.

Правда, в этом случае я не познакомилась бы с Колетт – а я чувствую, что даже после всего того, что я узнала, меня к ней тянет.

Но, так или иначе, я позвонила Бэрдам. И подписала контракт. То есть заключила сделку, условия которой я обязана выполнять.

Я думаю о тете Кларе. Как бы она посоветовала мне поступить? Интересно, волновалась бы она за меня в такой ситуации? Ей я бы тоже не смогла ничего рассказать. Почувствовала бы она, что со мной что-то не так? Посоветовала бы во что бы то ни стало идти к поставленной цели?

Помнится, когда я училась в средней школе, тетя Клара стала приходить домой очень уставшая – гораздо сильнее, чем прежде. У нее резче обозначились морщины у губ, в глазах появилось выражение глубокой озабоченности, да и вся она с каждым днем выглядела все более подавленной и растерянной. Она тогда поменяла работу и стала продавать