резал ремни, забивал гвозди. Земля была ему чужой. Он смотрел на долину, разделанную под пашни, на заливные луга, на холмы, однако никогда не сознавал, что все это таит в себе огромную силу. Он знал, что человек все получает от земли, что земля все родит. И лишь теперь, на старости лет, сумел оценить красоту ночи; ночной покой, холодный лунный свет как бы проникал в его нутро. Его тяготило одиночество. И вместе с тем ему хотелось побыть одному. Все, что связывало мастера с домом, с семьей, заставляло его страдать и, точно острый нож, вонзалось в тело. У него не было сына, и сам он не стал таким, каким был его отец, — отчаянным, храбрым, умным. На берегу реки горел огонек. Верно, это Маргарида рыбу ловит. Он постоял под развесистым жуазейро. Под ним обычно ночевали торговцы кашасой. В свете луны дерево спокойно покачивало своими огромными ветвями. На земле виднелась зола — остатки костров.

Мастер Жозе думал о капитане Антонио Силвино, но внезапно в его голове с удивительной настойчивостью возник образ несчастного Виторино, его кума, над которым потешались взрослые и которого дразнили мальчишки. Мысль о капитане Виторино неотступно преследовала мастера. И он понял, что любит этого человека больше, чем кого-либо. Странно, ведь Виторино всегда казался ему никчемным бездельником, бедным горемыкой. И откуда у него такая привязанность к старику? Мастер вспомнил, с какой яростью и негодованием набросился тот с оружием в руках на пьяницу-негра. Капитан был настоящим мужчиной, не то что он, Жозе Амаро, который так и остался шорником. И дочь — старая дева, и жена, обе они его ненавидят. Он простоял молча полчаса. На той стороне реки появилось несколько человек, они о чем-то тихо разговаривали. Он еще надежнее спрятался среди молодых деревьев. Теперь его трудно было обнаружить. Негритянка Маргарида откликнулась на чей-то зов с того берега. Мастер разглядел, — это были военные. Вероятно, полицейские, преследовавшие капитана Силвино. Потом негритянка возвратилась к реке, а люди повернули в сторону железной дороги. Этот негодяй Энрике сказал ему, что лейтенант Маурисио отправился в сертан… А как раз там, на возвышенности, отдыхал со своими людьми капитан, ничего не подозревая об опасности. Мастера Жозе Амаро охватила тревога. Никогда ему не приходилось чувствовать то, что он чувствовал сейчас. Ему хотелось бежать, и сердце его стучало, как удары молота. От жуткого сердцебиения перехватило дыхание. Капитан был всего в нескольких километрах от полицейских. Стоит им подняться в каатингу, и они найдут там людей капитана. При свете луны преследователю ничего не стоило обнаружить его отряд. У Жозе Амаро нет сил подняться с влажной земли, на которую он прилег. Распухшие ноги стали ватными. Кончики пальцев похолодели, нестерпимая боль, казалось, разрывала тело на части. Он хотел закричать, но побоялся привлечь внимание полицейских. Скорчился, чтобы выдержать приступ страшной боли. Уткнулся головой в землю, впился в землю, которую никогда не любил. Зубы его вонзились в почву, в глину, на которой рос сахарный тростник полковника Жозе Паулино. Вдалеке громко залаяла, а потом завыла собака. Немного спустя все погрузилось во мрак. Сознание возвращалось к Амаро медленно. Мастер ощутил солнечное тепло на своем лице. Где-то поблизости находились люди. Они о чем-то говорили. Голоса их все приближались. Вот они уже совсем рядом от того места, где он лежит распростертый на самой большой постели мира. Он ясно различает голос своей жены. Его кладут в гамак. Несут. Остановились у двери его дома. Солнце печет лицо. В горле пересохло, ноги точно налиты свинцом, голова разламывается от боли. Тихий говор людей досаждает ему. Он хорошо разбирает слова жены. Он снова все понимает, он снова хозяин самого себя.

— Зека, ты потерял сознание на берегу реки.

Мгновенно все всплыло в его памяти. Лихорадочно заработала мысль.

— А лейтенант Маурисио?

— Какое тебе до него дело?

Ему снова захотелось погрузиться в небытие, ничего не чувствовать, не слышать.

— А лейтенант?

— Тебе, видно, еще очень плохо. Спи, Зека.

И она напоила его крепким чаем из кружки. Домашнее лекарство обожгло внутренности. Он закрыл глаза и стал ощупывать гамак, как бы желая узнать, где он находится.

Немного погодя мастер Жозе Амаро открыл глаза и позвал жену.

— Есть еще кто-нибудь в доме, Синья?

— Нет, все ушли. Спи, Зека.

— Синья, я, видно, чуть не умер. Где меня нашли?

— Я едва с ума не сошла, так долго ты не возвращался домой. Глаз сомкнуть не могла. Вдруг приходит старый Лусиндо и говорит, что ты лежишь мертвый на берегу. Я бросилась туда, а там уже народ собрался. Ты лежал весь белый, как покойник, уткнувшись лицом в землю.

— И что со мной такое приключилось? Сначала сердце схватило — вот-вот лопнет. Больше я ничего не помню.

Жозе Пассариньо сидел в кухне на полу, как собака. В доме было тихо, лишь канарейка по-прежнему распевала на карнизе. Пассариньо попытался заговорить со старой Синьей.

— Что вы хотите, сеу Жозе? Я очень занята, вы же видите.

— Дона Синья, Алипио дал поручение мастеру, а тот сейчас так болен, что уж и не знаю, как теперь быть.

— Я поговорю с Зекой.

Старуха испугалась, должно быть, это дело связано с капитаном Антонио Силвино. Как это сеу Алипио угораздило впутать в эту историю такого человека, как Жозе Пассариньо? Совсем спятил. Мастер лежал в гамаке, широко раскрыв глаза, лицо у него было опухшее, желтое, почти восковое. Мысли его витали где-то далеко, когда вошел Пассариньо и заговорил с Жозе Амаро о поручении Алипио. Мастер хотел встать, но не смог. Он позвал жену:

— Синья, посмотри, у меня в кармане должны быть деньги!

Старуха появилась с бумажкой в сто милрейсов, хрустевшей в ее руках.

— Спрячь.

Алипио прислал Пассариньо узнать у мастера, сделал ли он сандалии. Ему они нужны во что бы то ни стало сегодня ночью. Мастер Жозе велел негру выйти и попросил жену:

— Синья, тебе придется пойти в лавку Салу и купить сушеного мяса и мешок муки. Скажи, что это для торговцев кашасой, которые в каатинге скрываются.

Он говорил с трудом, было видно, что это стоило ему больших усилий. Затем он снова впал в забытье. Жозе Пассариньо, сидя у порога, тихонько напевал:

Эх-ох, мой бог

Жернов провернуть помог.

Нет рубахи, но зато

Мне не нужно и пальто.

В лавке пьянствует приказчик,

А хозяин — в Варадо.

Я сижу в Итабайане,

Стадо бродит