– И как эти люди вас приняли? Какие вопросы задавали?

– Главное было поставить себя на нужное место. Я намекнула редактору, милейшему, как все интеллектуалы-пьяницы, господину, что не совсем та, за которую выдаю себя. Что была вынуждена исчезнуть из города. И пусть он, как порядочный человек, не выдает меня. Дальше все произошло как и предполагалось: редактор в тот же вечер рассказал обо мне всей группе, и больше мне вопросов не задавали.

А я, наоборот, за ними наблюдала. Вот последний магазин перед отъездом в таежный монастырь – все закупаются, в монастыре ничего ведь нет. Вот режиссер, пожилой уже человек, стоит перед водочной полкой, теребит усы. Две? Три? И какой? И хватит ли денег? Друзья его давно в Каннах, пожинают лавры – а он на заштатной передаче, за копейки. Две? Три? Не тоска в глазах, не злость – а безразличие. “Поскорее бы закончилось”. А это шофер, много лет зашит и потому раздражен на весь мир. Кефир, печенье. Ведущий, надутый гусь – “добро пожаловать в волшебный мир провинции”. Кстати, напрасно он суетится, бегает – вина для барина в магазине нет, не пьют в этой глухомани вино. И закупает барин, как и все, – водку, потому что чувствует, спать ему сегодня не в отдельном номере на чистых простынях, а в холодной келье и без водки с этим кошмаром ему, городскому пижону, не справиться. Ну и инженер, обычный московский парень из новостройки, вчерашний школьник, еще ребенок. В корзинке ликер “Аморетто”, конфеты. Спрашивается, зачем ему в монастыре ликер “Аморетто”?

– Может быть, для вас? – Я взял ее за руку. – Не задумывались? Что малолетняя шпана может иметь виды на умную и красивую женщину?

Она осторожно освободила ладонь.

– У вас есть дети? – спросила.

Я хотел крикнуть, заорать на всю улицу. Но вместо этого промолчал, втянул голову.

Чтобы унять комок в горле, отвернулся, вылез из-за стойки.

Постоял на пороге, глядя сквозь слезы на мутные звезды.

– Вам плохо?

Обогнув стойку, я подошел к ней и обнял. Несколько секунд мы стояли молча, не двигаясь – словно боялись пошевелиться. Наконец она выскользнула, повернулась ко мне.

Губы пахли лимоном, и мы целовались, пока запах не исчез.

Спальню разделял марлевый полог. Кровать, почти квадратная, была застелена белым покрывалом и продолжалась в зеркале.

На сундуке горел светильник.

Я представил, как на рассвете внесу ее, полусонную. Как отдерну полог и мы ляжем на холодную простыню. Как моя ладонь будет скользить по ее коже. И как ее тело выгнется мне навстречу.

Неизбежность этого события наполняла меня покоем. Мне не хотелось торопить его – наоборот, я желал испытывать радость этого покоя как можно дольше.

– Ты идешь? – За занавеской чиркнули спичкой. – Где ты?

Я услышал потрескивания фитиля, поднял занавеску – и вышел на террасу.

Я вышел на террасу и ахнул – далеко внизу горели сотни огоньков, а над головой мерцали крупные звезды.

– Удивлены? – Пламя свечей колыхалось на низком столе, как стайка рыб. – Это долина…

Она неразборчиво произнесла название.

– …Нижний город – внизу, где течет река, а здесь верхний. Вы не знали?

Я подошел к перилам, перегнулся. Странно, что она снова перешла на “вы”.

– Местные жители, кто побогаче, живут на два дома. – Обстоятельно, словно заглаживая то, что произошло минуту назад, объяснила: – Зимой внизу, где теплее, а летом – наверху. Простая философия.

Кресло хрустнуло, она закинула ногу на ногу. Щелкнула зажигалкой.

– Будете? – В ее пальцах дрожала трубка.

Я затянулся, положил трубку в пепельницу.

Снизу все громче тявкали собаки, и скоро вся долина гудела от лая.

Она перехватила мой взгляд:

– Когда в горах откликается каждая складка, три собаки превращаются в стаю.

– Вы хотите сказать, что собака лает на собственное эхо? – Я услышал свой голос.

– Да!

– Всю ночь говорит сама с собой?

– Почему всю ночь? Всю жизнь.

– Слушайте, а давайте пойдем к ней! – Дым с непривычки ободрал горло, я закашлялся. – Скажем, что никого там нет. Что это эхо!

– А если для нее это смысл жизни? Не растерзает ли она вас, если отнять его? После того как вы откроете ей правду – не перегрызет ли горло? Я бы растерзала…

– А может быть, скажет “спасибо”?

– Истина, как обычно, посередине.

Мы расхохотались, она откинувшись на кресле, я – сбросив тапки.

– В том смысле, что истина черпает из обоих источников.

Собаки затихли, она подняла палец к губам.

Из-под навеса выкатилась гнутая, как расплавленная пуговица, луна. Ее свет тут же заполнил складки гор. Из темноты выступили силуэты вершин и склонов. Они напоминали декорации, грубо вырезанные из картона, а терраса – небольшую уютную сцену.

На свечку спикировал мотылек и тут же упал в лужицу воска.

Следом метнулся другой, третий.

– А ведь это метафора. – Я перешел на шепот. – Схема нашей жизни. Если представить, что реальность есть порождение разума, с кем всю жизнь мы разговариваем? На кого лаем?

Она сдула мотылька, который трепыхался на столе.

– Знаете, в чем главная особенность их религии? – Поправила фитиль. – Они превозносят верховного бога как властелина мыслей. Не полей, лесов и рек, как в других системах. А мыслей! Любопытно, правда? И удивительно верно. Ведь если мир заключается в разуме, достаточно управлять мыслями. Тогда человек сам вылепит мир – и принесет его к твоим ногам.

Я слушал ее и поражался. Человек, имеющий те же взгляды, что и я, свободно говорил о вещах, выразить которые мне никогда не удавалось. То, что выглядело запутанным в той жизни – что требовало интеллектуального усилия и специального знания там, - при встрече здесь прояснилось. Стало явным само по себе – как будто всегда во мне находилось, но было спрятано. А еще я вспомнил цыганку. И подумал, что с этой женщиной мне так же легко, как с той – в Вене.

– Я пришла к этому с другой стороны, с театральной. Вы заметили, что здесь в каждой деревне по несколько храмов? И что боги в этих храмах изображаются спящими? Гениальный ход главного, правда? Пока боги спят, пусть в них играют люди. Пусть приводят богов в движение – но только мелких, незначительных. Второстепенных. Мне это напоминает репертуарный театр – так умный режиссер мотивирует актера, создавая иллюзию, что от него что-то зависит. Так и здесь, только вместо актеров – люди.

– То есть задолго до Шекспира они открыли что…

– “…а люди в нем актеры”. Да! А теперь давайте представим, для кого играют эти люди. Для кого играют актеры?