– Расскажи, как ты убила Вейде.

* * *

Вейде.

При звуке этого имени сердце Рехильды болезненно сжалась. Такая нежная, такая беспомощная, остроносенькая девочка с испуганным взглядом. Вейде была по-собачьи привязана к своей госпоже, ела из ее рук, готова была спать у ее постели. Когда Рехильда занялась составлением нового противоядия, девочка сидела у ее ног, смотрела. Ей ничего не нужно было, только находиться рядом, угождать, ловить каждое слово Рехильды. Красивой, доброй.

Закончив работу, Рехильда вытерла руки. А потом что-то подтолкнуло ее, и она взяла с полки коробку, где хранила яды.

Велела Вейде принести вина. Та повиновалась, вернулась быстрее молнии. Рехильда бросила в бокал щепотку яда. Встала – в одной руке бокал с отравой, в другой – с противоядием, чудесным даром Тенебриуса и Агеларре.

И девочка тоже встала, повернулась к своей госпоже, запрокинула лицо, доверчиво улыбаясь.

Рехильда протянула ей бокал с ядом и сказала:

– Пей.

Вейде взяла, подержала мгновение в руке и не задумываясь выпила. Любящим взором следила за ней Рехильда, свято веря в чудесные свойства своего противоядия. И дала девочке второй бокал, с противоядием. И снова сказала:

– Пей.

И Вейде выпила второй бокал.

А потом побледнела и осела на пол.

Она умерла почти мгновенно. Как будто заснула у ног своей госпожи.

* * *

…Страдающему от лихорадки можно присоветовать обратиться к топазу, прозрачному драгоценному камню, и пусть в хлебе, или мясе, или любом другом кушанье сделает этим камнем три углубления. И пусть нальет в них вино и увидит в этом вине свое отражение. И пусть скажет: «Созерцаю себя в вине сем, как херувим в зерцале Божьем, дабы сия лихоманка оставила меня и сия лихорадка сошла с меня в отражение мое». Пусть делает так трижды в день, и исцелится.

Если же в хлебе, или мясе, или в любом другом кушанье, в воде, вине или любом другом напитке заключается яд, и топаз лежит поблизости от этого кушанья или питья, то поднимется шум великий, как если бы рядом плескало море, как если бы невдалеке волны прибоя с силой бросали на скалы мусор от кораблекрушения…

(Из поучений Хильдегард фон Бинген)

* * *

Волны с силой обрушивались на скалы, разбивая об их крутые острые бока мусор кораблекрушения, и имя скалы было Рехильда Миллер. Она задыхалась. Волны причиняли ей нестерпимую боль, сломанные мачты ранили ее тело, мокрые паруса залепляли рот и глаза.

– Она еще не очнулась, – донесся голос Иеронимуса.

Вторая волна.

Третья.

Рехильда простонала, шевельнулась, и Иеронимус поднял руку, останавливая палача с занесенным было ведром.

– Я не хотела убивать Вейде, – пролепетала Рехильда Миллер. – Это вышло случайно.

Иеронимус фон Шпейер долго смотрел на нее своим непонятным тяжелым взглядом. Потом сказал:

– Злые поступки совершаются добровольно.

Он пришел.

Рослый, в великолепной сверкающей одежде, с пылающими глазами, рот дергается, кривится. Вьется в руке хлыст.

Красавица Рехильда Миллер в грубой рубахе, исхудавшая, с забинтованными руками, корчилась на жесткой лавке, пытаясь заснуть.

Агеларре остановился над ней, посмотрел. Она не замечала его, все ворочалась, стонала, бормотала себе под нос. И тогда он огрел ее хлыстом, так что она вскрикнула и подскочила.

И увидела над собой яростное прекрасное лицо дьявола.

– Ты предала меня, – прошипел Агеларре. – Ты разболтала ему о нашей любви.

– Агеларре, – выговорила Рехильда и потянулась к нему руками.

И дьявол снова хлестнул ее.

– Ты продалась Иеронимусу, – повторил он. – Завтра ты умрешь.

Она села на лавке, сложила на коленях руки в толстых серых бинтах, нагнула голову.

Агеларре засмеялся, и подвальная камера наполнилась серебристым лунным светом.

– Дура, – сказал он. И засмеялся еще громче. – Кунна.

Женщина заметно вздрогнула.

Агеларре привзвизгнул от удовольствия.

– Ты умрешь, – повторил он. – И твой Бог не примет тебя.

– Почему я должна умереть? – тупо спросила женщина.

– Если Иеронимус фон Шпейер обещал тебе жизнь – не верь. Они всегда обещают, а заканчивается одинаково. Один судья клянется, что не тронет ни волоса на твоей голове, а потом другой, такой же лицемерный, с чистой совестью отправляет тебя на казнь.

– Иеронимус фон Шпейер? – повторила Рехильда Миллер. Подумала. Потом качнула головой, мотнув слипшимися от пота волосами: – Нет, Агеларре. Иеронимус фон Шпейер ничего не обещал мне.

Агеларре заскрежетал зубами.

Она подняла голову, посмотрела.

– Ты уходишь?

– Будь ты проклята, Рехильда Миллер, – сказал Агеларре.

* * *

Иеронимус проснулся оттого, что Ремедиос трясет его за плечо. Оттолкнул его руку, сел, потер лицо.

– Что случилось?

– Ведьма кричит, – сказал Ремедиос.

Иеронимус прислушался, но ничего не услышал. Однако слуху бывшего солдата поверил, потому встал, подхватил со стола латинскую библию и пошел по коридору, к лестнице, ведущей в подвал.

Ремедиос шел за ним следом, держа горящую свечу в высоко поднятой руке. На ходу Иеронимус спросил:

– Она звала именно меня?

– Она никого не звала, – ответил Ремедиос. – Просто кричала. От страха или боли. Я подумал, что она нуждается в утешении.

– Вероятно, – согласился Иеронимус. – А почему ты сам не зашел к ней?

Ремедиос помолчал, прежде чем честно ответить:

– Я испугался.

Больше Иеронимус ни о чем его не спрашивал.

* * *

В камере было пусто.

– Сбежала, – шепнул Ремедиос.

Иеронимус забрал у Ремедиоса свечу и подтолкнул его к выходу.

– Никуда она сбежать отсюда не могла, – сказал Иеронимус. – Не сквозь стену же прошла. Иди спать, Ремедий.

Ремедиос помялся на пороге, а потом все же ушел.

Иеронимус внимательно осмотрелся по сторонам, поставил свечу на лавку.

– Рехильда, – позвал он.

Женщина выбралась из кучи соломы – под глазами синяки, через все лицо три красных полосы от хлыста, в волосах сухая трава.

Иеронимус поджал губы, слегка наклонил голову, внимательно рассматривая ее.