Дэвид Уолтерс, его адвокат, даже несмотря на свои связи в ЦРУ, не мог найти способ задержать экстрадицию, и эта ситуация приводила Маркоса в отчаяние. Мы с Моникой виделись с ним все реже, пока наконец в декабре 1962-го его не поместили в тюрьму в графстве Дейд, откуда он каждый вечер звонил мне, подкупая охрану. Каждый разговор обходился ему в триста долларов. Как раз в это время я узнала, что снова беременна.

Самый ненавистный человек

Уолтерс, который к тому же представлял мои интересы в трастовом фонде, перевез меня из дюплекса, куда устроил Маркос после моего возвращения в Майами, в сьют в «Бэй-парк-тауэрс». Я была ключевым элементом в стратегии, которую он разработал для того, чтобы попытаться предотвратить экстрадицию Маркоса. Я и подумать не могла тогда, какую цену мне придется заплатить и что это только начало наших мучительных отношений с адвокатом, вылившихся в итоге в чистейшую яростную ненависть.

Чтобы избежать экстрадиции, как он мне объяснил, необходимо предъявить иск на установление отцовства, и пока дело будет рассматриваться в суде, выслать Маркоса из страны будет невозможно. Меня беспокоил один момент: в договоре трастового фонда был пункт о сохранении тайны отцовства, и если я послушаюсь адвоката, то рискую потерять все. Уолтерс успокаивал, обещая, что ничего плохого не случится, и нашел мне адвоката, чтобы начать процесс, – Монтегью Розенберга. Без моего участия они решили потребовать от Маркоса выплаты пяти миллионов долларов, и Розенберг подал документы в суд.

Я снова оказалась пешкой в чужой игре, марионеткой, играющей роль в пьесе, масштаб и замысел которой были за пределами моего понимания. Я смогла в этом убедиться в июне 1963 года, когда у дверей моего дома появились два здоровых типа. Заявив, что они из конторы Бобби Кеннеди, они заставили меня сесть и выслушать их. От меня требовали забрать иск на установление отцовства. Я попыталась объяснить, что не могу сделать это, поскольку это – единственное, что позволяет моему любимому продолжать жить в Соединенных Штатах и к тому же является для меня гарантией того, что он останется жив. Маркос был убежден, что, вернувшись в Каракас, немедленно будет казнен по приказу Бетанкура. Меня выслушали и сообщили, что, со мной или без меня, Перес Хименес будет экстрадирован. Мне предъявили какие-то документы и сказали, что если я их подпишу, судебное преследование будет прекращено. В обмен на мою подпись они рассмотрят возможность вернуть мне трастовый фонд, который я вот-вот потеряю. Теперь я ясно увидела, что представлял собой их замысел: грязные уловки и подкуп. Я отказалась подписывать. Я все поставила на карту. И проиграла.

Судебный процесс продолжился, и во время одного из заседаний судья Уайзхарт, который вел дело об установлении отцовства, потребовал установить личность анонимного дарителя, основавшего фонд. Уолтерс приблизился к судье и произнес имя Маркоса Переса Хименеса достаточно громко, чтобы его услышали репортеры, находящиеся в зале. С конфиденциальностью, которая была необходимым условием пользования фондом, учрежденным Маркосом для меня и Моники, было покончено. У нас больше не было никакой экономической поддержки. Уолтерс, проклятый Уолтерс, сказал мне:

– Не повезло.

Я ненавижу его по сей день с такой силой, с какой никого больше никогда не ненавидела.

Но меня ждали проблемы куда более серьезные, чем отсутствие денег. Самое ужасное случилось, когда я на третьем или четвертом месяце беременности вышла погулять с Моникой и на нас наехала машина, красный «Шевроле», выскочивший из-за спины. Мне хватило нескольких секунд, чтобы оттолкнуть коляску с дочкой и спасти ее от столкновения, но сама я спастись уже не успела. После столкновения машина скрылась, оставив меня истекать кровью. Я была доставлена в медицинский центр, где мне сделали операцию. Когда я очнулась, я узнала, что трагедия повторилась: я потеряла еще одного ребенка.

Генерал Карлос Пулидо, сотрудничавший с Маркосом, зашел навестить меня в больнице и попытался утешить меня тем, что по меньшей мере у меня есть Моника. Он успокаивал меня, говоря, что я обязательно поправлюсь, но все мои страхи мгновенно вернулись, когда на мой вопрос о том, кто мог совершить столь варварский поступок, он ответил:

– Тебе нужно быть очень осторожной, никто не должен видеть Монику.

Через несколько дней после нападения меня выписали, и Пулидо отвез меня к себе домой. Там я жила с дочкой какое-то время, в ужасе не решаясь даже выйти на улицу. Не могу сказать с уверенностью, кто стоит за попыткой убийства моей малышки и смертью моего нерожденного ребенка, но все указывает на Уолтерса, который добивался, чтобы я признала себя неспособной воспитывать ребенка и отказалась от опеки.

Поскольку он был адвокатом Маркоса, избегать его было сложно. Однажды он велел мне прийти к нему в офис, якобы для того, чтобы подписать бумаги, касающиеся квартиры, которую мне оплачивал генерал. Но когда я подняла первый лист, увидела внизу документы, по которым я уступала право опеки над дочерью. Когда я поняла, что меня пытаются подло обмануть, я пришла в бешенство: я хотела убить его, начала швырять все, что попадало под руку, изрыгая проклятия. Тогда я и прокричала, что знаю, что это он пытался убить меня. Я не блефовала и не лгала: после наезда частный детектив пошел по следу и выяснил, что для покушения использовалась взятая в аренду машина, контракт на которую был оформлен на имя некоего Фрэнка Руссо, мужчины из Чикаго. В тот день, когда меня сбили, за рулем был не сам Руссо, а детектив из офиса Ричарда Герштейна, генерального прокурора Майами, и к тому же бывший агент ФБР, приближенный Уолтерса. Контора Уолтерса называлась «Уолтерс, Мур и Констанцо», и как раз последний связывал его с Чикаго и с Руссо. Уолтерс остолбенел, пораженный тем, что я сумела распутать все это. А я ничего не понимала. Кому понадобилась моя дочь? Зачем? Кому могла навредить маленькая девочка? Да, марионетка. Именно так я себя чувствовала. В приемной адвоката ждала девочка-подросток. Когда я вышла из кабинета, она зааплодировала. Оказалось, это Марго, старшая из четырех законных дочерей Маркоса. Она, как и я, страстно ненавидела Уолтерса и в то же время зависела от него. Говорили, что она сбежала из дома в шестнадцать лет, чтобы выйти замуж за своего школьного возлюбленного, Ли Брука, старше ее на три года. На самом деле мать выгнала Марго из дома, узнав, что та беременна. Девочка была вынуждена тайком пробираться в собственный дом, чтобы забрать несколько украшений и заложить их.

Я рассказала Маркосу все, что произошло между мной и Уолтерсом, но говорить открыто уже не могла: все разговоры прослушивались. 12 августа, несмотря на напряженную борьбу, растянувшуюся на четыре года, два раза доходя до Верховного суда, Государственный секретарь Соединенных Штатов Америки Дин Раск одобрил экстрадицию отца моей дочери. Это был первый случай, когда выслали политика такого ранга. Это была демонстрация нового курса, которого придерживалась администрация Кеннеди, в отличие от Эйзенхауэра, который в 1952 году даже наградил Маркоса военным орденом Легиона славы.