– А тебя кто звал? – зарычал Семен. – Страх потеряла? Леших не боишься?!

– Килай омла тайту! – ответила несостоявшаяся утопленница. – Целатред наен?!

Смысл сказанного Семен уловил: куда ж мне деваться?! «Ну, а мы-то здесь при чем?!» – мысленно возмутился он, но промолчал, поскольку уже вроде бы научился отличать «избежное» от неизбежного.

Рубаху Семен постирал, а относительно чистые штаны надел на мокрое тело. Для обороны от насекомых сорвал ветку – жить стало легче, но не веселее. Голую туземку Семен усадил на траву, велел Питу отгонять от нее мух, а сам пристроился напротив и начал устанавливать ментальный контакт. Кое-как это получилось.

– Ты кто? Зовут тебя как?

– Нилок…

– Это имя?

– Зовут меня так…

– Ты уже не боишься?

– Боюсь…

– А чего тогда за нами увязалась?

– Я… Мне… А-а-а!!

Семен вздохнул и стал ждать, когда она перестанет плакать, стараясь не прервать мысленный контакт. Впрочем, джентльменствовать ему расхотелось, как только он вспомнил события сегодняшнего дня:

– Знаешь что, девочка? У вас тут своя свадьба, а у нас – своя! И нам до вашей, по большому счету, дела нет! Нам с Питом некогда – я вчера и снаряжение в лесу оставил, и сумку в кустах бросил. Мыши, небось, уже все ремни изгрызли! А там у меня еще и курица была – протухла уже, наверное! Так что проваливай в свою деревню! А если будешь реветь или топиться, то мы тебя к дереву привяжем – как было! И будешь стоять кверху попой, пока тебя муравьи не съедят!

– Не на-а-а-да!

– Тогда не реви! Отвечай на вопросы четко и внятно! Ты меня понимаешь?

– Да-а…

Кое-как – со срывами и в муках – первый допрос провести удалось. Результаты его были безрадостны.

Нилок действительно принесли в жертву главному лесному божеству. Для себя, чтобы не путаться, Семен обозначил его «лешим». Отдали ее не на съедение, конечно, а в качестве сексуальной партнерши. Туземцы так поступают, когда лесная нечисть совсем уж распоясывается. «Хотелось бы верить, – размышлял Семен, – что в данном случае жертвоприношение состоялось из-за Пита, который переломал все ловушки в округе. Но, увы, скорее всего, это не так. Наверное, это я – мерзавец – запугал простодушных аборигенов своими песнями».

В качестве умиротворяющей жертвы принято использовать юную девственницу, чтобы можно было потом понять, воспользовался ею леший или нет. Если воспользовался, то все будет хорошо – мертвую похоронят по-человечески, а живую оставят жить. Если же леший на соблазн не поддастся, могут и на следующую ночь оставить в лесу. А потом еще на одну… Только это дело ненадежное – гораздо вернее отвергнутую особу убить, тело выбросить в чащу, а на освободившееся место привязать другую – краше прежней.

Семена давно уже было трудно удивить первобытной жестокостью, но в данном случае он засомневался – получался как бы перебор. Он начал задавать уточняющие вопросы, и многие подозрения подтвердились: конечно же, общинники мухлюют с выбором жертвы, да и родственники девушки ведут себя нечестно. Они могут втихаря принести ей поесть-попить, а то и (страшно сказать!) отвязать на ночь, а утром снова привязать и измазать ей ноги кровью. Только Нилок все это не светит по очень простой причине – родственники у нее напрочь отсутствуют. Как же так?! А вот так: она вообще не местная!

«Только сиротинушки на чужбинушке нам и не хватало, – горько усмехнулся Семен. – Сейчас выяснится, что ей действительно деваться некуда».

Каким образом Нилок оказалась среди чужого народа, Семен сразу не понял и уточнять пока не стал. Зато предположил, что держали ее лесовики именно в качестве будущей «лешачьей невесты» – чтоб со временем заменить ею кого-нибудь из своих. Несколько лет она прожила в какой-то общине, а когда подросла, пьяная молодежь лишила ее невинности. Парней старейшины выпороли, а пострадавшую продали в другую деревню, скрыв дефект.

– И много за тебя пива дали? – поинтересовался Семен.

– Не знаю…

– А лет тебе сколько? Точнее, зим?

– Много – больше десяти!

– Кто бы мог подумать?! – усмехнулся Семен. – Совсем старуха!

Юмора девушка не поняла и снова собралась плакать, но передумала и огрызнулась:

– Сам старый пень!

– Но-но, полегче, – осадил ее Семен. – Пора нам закругляться. По всем законам приключенческого жанра нужно, конечно, взять тебя с собой и сделать возлюбленной главного героя – то есть меня. Обстоятельства этому, в целом, благоприятствуют: ты вроде бы не робкого десятка (по женским меркам, конечно), спереди и сзади все у тебя выглядит вполне прилично. Кроме того, моя Эльха почти блондинка, а ты брюнетка, так что если вас иметь по очереди… М-да-а… Только ничего не выйдет! Давай лучше подумаем, как тебя вернуть в деревню.

– Лучше в омут головой!

– Да топись на здоровье! Разве мы против?

– А-а-а! Гургул проклятый! Ненавижу-у! Зачем отвязывал?! Лучше бы я та-ам!

– Так давай обратно привяжем! – обрадовался Семен. – На том же месте в той же позе!

– У-а-а-а!

– Хватит реветь! Не можем мы тебя взять с собой!

– Почему?

– А вот потому! Там, за лесом, большая река. А за рекой степь, в которой живет народ Мамонта. У тебя есть то, чего у этого народа нет, и никогда не было! И не надо нам этого!

Слушательница перестала плакать и уставилась на оратора:

– Есть у меня… что?

– Вши, – грустно вздохнул Семен. – С ними и в будущем трудно бороться, а уж здесь… Надеюсь, что мы с Питом еще не подхватили эту гадость. Так что отправляйся домой!

Они находились в состоянии мысленного контакта, и вряд ли Нилок не поняла, о чем идет речь. Скорее всего, она просто не видела ничего дурного в наличии на теле этих насекомых. На приказ же она отреагировала по-своему: повернулась и… встала на четвереньки в знакомую позу «подставки»:

– Давай быстрее, гургул проклятый!

«Так, – мысленно крякнул Семен. – У этологов это называется „поощрительное спаривание" – самка отдается не ради зачатия, а для того, чтобы получить от самца пищу или защиту. У животных такое встречается довольно редко, а у людей – сплошь и рядом».

– Меня на это не купишь! – гордо, но не очень уверенно заявил он. Помолчал и добавил: – Как-то уж больно ловко ты подставляешься – не первый раз, поди?

– Как же без этого? – всхлипнула Нилок. – Иначе от света до света работать заставят, а жрать не дадут.

– И что, – опешил Семен, – ты так со всеми мужиками?!

– Со всеми-то зачем… Молодые и сами подневольные, а старики… Могут и пива дать!