Начинать выступление слишком рано Семену не хотелось – нужно было рассчитать так, чтобы до темноты оставалось час-полтора. Выяснилось, однако, что в этом он не очень-то властен – когда все или почти все население собралось на площади, старейшины начали «наезжать» на артистов, грозя побоями. Семен в ответ потребовал еды и выпивки, дабы труппа смогла подкрепиться перед трудами праведными. После продолжительных пререканий аванс был выдан, съеден и выпит. Семен прислушался к урчанию в своем желудке, ощутил некоторое вдохновение и вышел на «сцену». Зрители приветствовали его неумелыми, но бурными аплодисментами – концерт начался.

Сначала публику, конечно, нужно было «разогреть», настроить на соответствующий лад, установить с ней контакт. В труппе ни конферансье, ни клоуна-говоруна не имелось, так что данные роли Семен исполнял единолично. Начал он с того, что поприветствовал почтенную публику – туды ее в болото, и три раза каждому кое-чем по лбу (да-да, так и сказал!). После этого он громко пукнул (аплодисменты!) и поинтересовался, все ли имеют с собой достаточный запас выпивки и закуски. Тех, кто таковых запасов не имеет, администрация просит покинуть зал – пускай они кое-чем занимаются в другом месте. Народ радостно загоготал и заверил, что таких нехороших людей среди них нет. На что Семен ответил… В общем, он много чего ответил, поскольку языком владел уже почти в совершенстве.

Ситуация с местной «лингвой» оказалась довольно своеобразной – с такой Семен ЗДЕСЬ еще не сталкивался. Зато сталкивался ТАМ – в родном мире. Он предполагал, что придется долго мучаться, чтобы научиться свободно общаться с лесными земледельцами, поскольку их язык не имеет ничего общего с языком степняков. Первый же урок «звукового» общения, преподанный ему Нилок, заставил Семена сначала оторопеть, а потом облегченно рассмеяться.

Оказалось, что у местных жителей имеется как бы два языка – «нормальный» и «повседневный» Первый для обычной коммуникации почти не используется, да Нилок его толком и не знает. Второй же язык представляет собой… мат!

«Ничего особенного, – подумал Семен, сделав это открытие и отсмеявшись. – Многие ученые моей былой современности считают, что именно мат был первичным, изначальным языком людей. Во многих культурах он табуируется и постепенно угасает, теряя свое назначение. У нас же на Руси он живет и здравствует, а в перестроечные времена даже совершил экспансию: массово вторгся в бытовую речь простолюдинов и начальников, мужчин и женщин, проник в печать, на экраны и театральные подмостки. По себе знаю, что мужской коллектив (а иногда и женский!) вполне успешно может управляться без использования нормативной лексики. Мат – наш родной, исконный язык, и никакие татары его на Русь не заносили».

В общем, весь «бытовой» язык Семен освоил за два вечера, да и то потому, что не напрягался – мог бы и за один. Десяток глаголов, два десятка существительных, половина из которых к тому же имеют общие корни. Ну, а бесконечные варианты мимики, интонаций и жестов запоминать было не нужно – Семен их и так знал. На всякий случай он выучил счет до двадцати, несколько десятков «обычных» слов, кое-как освоил времена, склонения и спряжения, а потом слил все «в один стакан», размешал и из этого замеса смело стал лепить фразы. И его понимали! Более того: он сам понимал, что ему говорят!

Ободренный первыми успехами, Семен начал обогащать местную лингву изощренными комбинациями, выработанными в эпоху застоя советской люмпен-интеллигенцией. В деревеньке, где он впервые публично озвучил такой опыт, женщины чуть не забросали его камнями и палками, а мужики стали буквально носить на руках – пока не иссяк весь запас пива. Данный лесной народ возник, конечно, не вчера – он, безусловно, имел долгую историю, какую-то культуру и систему верований. Однако оказалось, что, оперируя лишь «матом», от всего этого Семен отрезан напрочь – надо учить «основной язык». Общаться же с толпой можно сколь угодно долго, но и затягивать не стоит – людям может и надоесть.

Примерно через полчаса Семен приступил к исполнению песен различных авторов. В перерывах слегка опьяневший Пит плясал вприсядку под дружные хлопки зрителей, изображал обезьяну, передразнивал кого-нибудь из публики и требовал платы. Полученное Семен у него отбирал – лепешки складывал в мешок, а пиво сливал во взятый напрокат жбан. Иногда при этом он выбирал женщину посимпатичней или мужичка поплюгавей и начинал выпытывать подробности их половой жизни и особенности отправления естественных надобностей организма. Присутствующим это очень нравилось.

Начало уже смеркаться, когда Семен решил, что, пожалуй, пора: под влиянием пива и волшебной силы искусства обстановка сделалась совсем непринужденной. На всякий случай – для проверки зрелости народных масс – он предложил пышногрудой красавице из третьего ряда пройти на «сцену» и прямо при всех кое-чем с ним заняться. Красавица покраснела и обозвала Семена несколькими словами, имеющими прямое отношение к гинекологии, проктологии и урологии. Толпа ужасно обрадовалась, потому что, как оказалось, рядом с красавицей стоял ее муж, а за подол держались дети, которым было ничего не видно. Этот муж сначала смеялся вместе со всеми, а потом что-то сообразил, стал грозить кулаком и сообщать во всеуслышание, что и каким способом он с Семеном сделает.

Оскорбленный в лучших чувствах артист заявил, что он так «не играет». Если почтенная публика (туды ее в качель!) желает продолжения представления, то женщины и дети должны быть удалены из зала. В ответ народ на разные голоса посоветовал Семену не выпендриваться, иначе он может лишиться кое-чего важного.

– Ах так? – сказал артист. – Ладно… Я вас предупредил – чтоб потом без претензий! Смотрите и слушайте!

Когда установилась относительная тишина, Семен заныл-завыл попурри из всех известных ему медленных и томных мелодий. Начал он тихо, а потом прибавил громкости и даже попытался танцевать в такт собственному напеву. При этом он воображал и «транслировал» толпе смутные образы обнаженных женских тел. Люди перестали жевать лепешки, прихлебывать пиво и щелкать орехи.

Почувствовав, что внимание завоевано, главный артист дал знак Нилок. Она поднялась на ноги и вступила в игру. Была она в просторной Семеновой меховой рубахе, которая оставляла открытыми лишь босые ноги и обритую наголо голову. Если бы не груди, подпирающие одежду спереди, ее вполне можно было принять за парня-подростка. Под Семеновы завывания девушка начала танцевать – если можно так выразиться, конечно…

«Дело в том, что большинство женских танцев издревле имеет эротическую имитативную природу, – мысленно усмехался режиссер-постановщик. – С развитием и усложнением культуры эта эротика прячется под слоями условностей, становится аллегоричной до неузнаваемости. Простейший пример: «Во поле береза стояла…» в исполнении ансамбля русской народной песни и пляски. Кое-какие танцы у местных девушек, конечно, имеются, только Нилок их не знает, поскольку была как бы парией, и ее на «танцульки» не звали. Некоторое чувство ритма у нее есть, а вот интуитивная «грация и пластика» отсутствуют напрочь. Поэтому она просто имитирует (пардон!) мастурбацию или соитие».

Когда Семену показалось, что зрители правильно поняли эту «музыкальную» пантомиму, он подал танцовщице новый сигнал, и она потянула завязанный на бантик ремешок, которым был зашнурован ворот рубахи. Шнуровку она ослабила и стала потихоньку вылезать из одежды. Когда на свободе оказалась левая рука и плечо, толпа издала томный стон и придвинулась ближе.