Семен выяснил, что охота здесь действительно играет вспомогательную роль. В крупных, относительно старых деревнях ею почти не занимаются, поскольку трудозатраты не окупаются – вся приличная живность в округе распугана и выбита. Зимой, когда работы мало, стараются добыть пушную мелочь – белок, куниц, горностаев, лисиц. Шкурки идут на украшение одежды и используются для меновых операций.

Кроме прочего, Семена очень волновал вопрос: почему в деревнях так много детей? «Здесь что, ниже детская смертность? С чего бы? Скорее уж наоборот… Может быть, лучше условия жизни женщин? Да по сравнению с местными, женщины степных охотников просто на курорте отдыхают! Тогда почему?»

Его информатор ответа на вопрос не знала, однако смогла сообщить много подробностей о ской доле. У Семена возникла гипотеза, точнее, он вспомнил прочитанную когда-то журнальную статью: «Получается, что в здешних условиях женщины беременеют и, соответственно, рожают, как минимум, вдвое чаще. Почему? Во время кормления грудью вероятность зачатия сильно снижается, особенно если это кормление происходит часто – по первому требованию ребенка. Именно так обстоит дело у нас. Здесь же женщины постоянно чем-то заняты, в том числе, и вдали от дома. Так что детей они кормят относительно редко и стараются побыстрее отлучить от груди, чтоб не мешались. Такая возможность у них имеется, поскольку в наличии зерно, из которого можно делать удобоваримую для ребенка кашу. У нас же народ питается, в основном, полусырым мясом, которое ребенок может употреблять не раньше, чем у него вырастут и окрепнут зубы. Да и традиции нет лишать его материнского молока – неприлично это. В общем, такое объяснение демографического взрыва у ранних земледельцев выглядит не очень убедительно, но другого пока не придумывается».

По рассказам Нилок, детей рождается много. Среди них встречаются умственно неполноценные, которые здесь «не выбраковываются». Кое-кто из них доживает до взрослого возраста. Если такой человек способен хоть как-то работать, то он остается в семье, если же нет – родственники стараются от него избавиться. В итоге получается гургул – этакая помесь бомжа и юродивого. Кормятся гургулы в основном попрошайничеством, бродя из деревни в деревню. Ну и, конечно, грибами-ягодами не брезгуют. Некоторые из них развлекают народ кривляньем, чтобы, значит, лучше подавали.

«Так я и думал! – совсем не обрадовался своей прозорливости Семен. – Обидно, блин… Впрочем, стыд не дым, глаза не выест. Тут важно другое: имеются особи, которые всем чужие, но не враждебные, их вроде как терпят… Просто грех этим не воспользоваться – с моими-то талантами! Да, но пристало ли мне – МНЕ – этим заниматься?! Н-ну… Во-первых, а кому же? Разведать здешние дела нужно в любом случае. Послать сюда некого, а от «языков» мало толку. И кроме всего прочего, возвращаться-то в степь нам пока нельзя… Как там пелось в детском мультике?»

Принятие очередного решения Семен отметил исполнением вслух песни: «Наша крыша – небо голубое, наше счастье – жить такой судьбо-ою…» В общем, начал он этот день великим воином, вождем и учителем народов, а закончил жалким трубадуром, причем без трубы, но с подозрением на педикулез.

Деревня эта была заметно больше всех встреченных ранее. Похоже, она даже не была «бродячей», то есть переезжающей с места на место каждые четыре-пять лет. Ведущая к ней тропа на последних километрах превратилась прямо-таки в дорогу, правда, без колей. Путники торопились – вечерело, а проситься на ночлег в темноте бесполезно. На подходе они перестроились: впереди вышагивал седой лохматый бородатый гургул с посохом в руке и котомкой за плечами, далее следовала совершенно лысая девушка в просторном меховом балахоне. Она вела за собой на ремешке огромного волосатого лешего, который нес под мышкой скатанную в рулон шкуру – в общем, бродячая труппа…

Реакция народонаселения на пришельцев оказалась вполне обычной – дела побросали, сбежались, стали смеяться и показывать пальцами. Как всегда, было не ясно, что вызывает больший интерес – «ручной» леший или обритая наголо женщина. Наученный прежним опытом Семен не удостоил поселян вниманием, а направился к центру, где должно располагаться жилище главного старейшины: «Все общины, независимо от размеров, воспроизводят иерархическую пирамиду, построенную по возрастному принципу. В отдельно живущем семействе патриархом может быть и нестарый мужик, а в крупной общине дедов обычно несколько – геронтократия, значит».

Поскольку появление бродячих артистов сопровождалось некоторым шумом, народ выходил или выглядывал из хижин. Как только в дверном проеме одного из центральных жилищ показались седая борода и длинные нечесаные патлы, Семен решил, что «пора», хотя и не знал, является ли данный старик здесь главным иерархом.

– Деда! – закричал гургул и взмахнул палкой. – Мы пришли, деда!

– Чего орешь, дурак?! – сказал старик, выбираясь на улицу целиком. – Убирайся отсюда – самим жрать нечего!

– Тогда выпить дай! – не сдавался попрошайка. Он подпрыгнул, а потом пару раз прокрутился на одной ноге, имитируя балетное па. – Дай выпить, деда, – душа горит!

Лысая девушка дернула за ремешок, и питекантроп, повинуясь команде, ухнул, подпрыгнул по-обезьяньи, протянул к старейшине лапы и зарычал. Толпа немедленно пришла в восторг – визг, смех, крики.

– Да ну вас в болото! – злобно сплюнул старейшина и скрылся в жилище. По сути, это означало выдачу «вида на жительство» с правом трудовой деятельности.

– Ур-ра!! – закричал Семен. – Во саду ли, в огороде девица гуляла! Она друга молодого в поле поджидала!

Мешок и палку Семен бросил на землю, стал громко и фальшиво петь и хлопать ладонями в такт. Питекантроп же, ухая, приседая и подпрыгивая, пустился в пляс вокруг девушки. К концу песни часть публики тоже хлопала.

Семен отдышался и набросился на зрителей, кольцо которых под давлением задних все более сжималось:

– Куда прете?! Кыш! Кыш, кому говорят?! Хлеба давай! Пива давай!

Пит сложил свои огромные ладони лодочкой и начал ими тыкать в толпу. Передние подавались назад, поскольку питекантроп при этом грозно скалил мощные желтоватые зубы. Наконец кто-то бросил ему кусок лепешки, другие добавили пару огрызков. Семен оглядел приношение, пожевал и заявил во всеуслышанье:

– Мало! Не будет вам ни песен, ни танцев! Проваливайте! Кыш!

Толпа в ответ загомонила и придвинулась ближе.

– А я говорю: не будет! Фиг вам на рыло! – продемонстрировал Семен толпе кукиш. Для туземцев этот древний символ значил почти то же самое, что и для былых современников Семена, но, в отличие от последних, был «нагружен» первородным смыслом. По-видимому, он возник после введения в обиход штанов, поскольку быстро обнажать гениталии стало трудно.

Женщины отмахивались и обзывали Семена «охальником», мужчины наперебой грозили настучать ему «этим самым» по лбу. Артист же не испугался, а развязал ремешок и раскатал на земле специально приготовленную для этого случая шкуру. Он демонстративно зевнул и… улегся на подстилку, а под голову подложил мешок. Повернулся на бок, сунул ладонь под щеку, еще раз зевнул и закрыл глаза.