Так он смотрел, смотрел и молчал подолгу,

Пока не кусало солнце и не оживала вода,

Затем уходил, и всю дорогу до дому

В узких его глазах стояла халупка та.

В узких его глазах виденье стояло сладко,

Когда на привалах он болотную воду пил:

То была мертвая земная девушка-космонавтка,

И он ее, мертвую, больше живой любил.

Когда-то однажды подкрался он к ней с дубиною

И раздробил ей голову, не думая, что будет потом страдать.

С тех пор и назвал он девушку своею любимою,

С тех пор и приходит к халупке, чтоб над могилкой ее рыдать…

– Достаточно, Витя, хватит, – остановил его Николай Юрьевич.

– Ну, Николай Юрьевич, ну, дослушайте, осталось еще восемь четверостиший. В конце будет самое интересное. Девушка-то, оказывается, не умерла…

– Некогда, Витя, честное слово, некогда.

– Ну, а в целом, Николай Юрьевич, как, хорошо?

– Хорошо-то хорошо, Витя, но слишком длинно. Надо бы сократить. Объем сборника небольшой, а вас, поэтов, как… в общем, много.

– Хорошо, сократим, почему нет? Значит, я включаю свою «Зинзирь» в «Альтернативный Пегас». Да, Николай Юрьевич, я тут вашего редактора встретил. Вепсаревича Ивана Васильевича, ну, который на «Библиотеке шедевров».

– Как? – не понял Николай Юрьевич. – Вепсаревича? Где? Когда? – Лоб его покрылся испариной. – Не может быть, ты ошибся. Вепсаревич в больнице.

– Честное слово, встретил. В одной компании вместе водку пили на Староневском.

– Ерунда какая-то. – Рука Николая Юрьевича уже давила на телефонные клавиши. – ИНЕБОЛ? Здравствуйте, это Воеводкин Николай Юрьевич. Да, издательство «Фанта Мортале». Как там наш Иван Васильевич? Живой, здоровый? Почему спрашиваю? Как это почему? Мы своих лучших сотрудников ни по будням, ни по праздникам не забываем. – Лицо его в продолжение разговора приобретало спокойный вид. Не занятая трубкой рука, до этого отбивавшая сумасшедшую барабанную дробь, теперь плавно перебирала пальцами, наигрывая «Прелюд» Шопена. – Пить надо меньше, – сказал он обалдевшему Вите, кладя на место телефонную трубку, – а то не только Вепсаревича, чертей зеленых в унитазе увидишь. Лежит себе Иван Васильевич в ИНЕБОЛе, как и лежал. И выписывать его оттуда пока что не собираются. Сволочи, – добавил он, вспомнив о горящем синим пламенем томе Марселя Пруста. – Гады, сволочи, рыбы, совы! Вот построю всем на зло стрехулёт и улечу от вас далеко-далеко, куда-нибудь на Магелланово облако. Раков буду ловить, землянику кушать. Или к Сашке Бабушкину пойду корректором в «Мир металла». И идите вы тогда со своими железными артефактами к негру в задницу.

Не мог знать Николай Юрьевич Воеводкин, что главврач Института неопознанных медициной болезней строго-настрого наказал своим подчиненным не открывать страшной тайны исчезновения Ивана Васильевича, дабы не позорить себя и вверенное ему лечебное учреждение.

Утро было хмурое и бессолнечное, потому что гардина на окне была темной, такой же, как прошедшая ночь. Чтобы ее отдернуть, не хватало длины руки. Ванечка чуть разжмурил глаза, веки были дряблые и чужие. Одеяло сползло с постели и топорщилось угловатым комом, напоминающим оскверненный памятник.

Внутри у Ванечки было не просто плохо, внутри у Ванечки было адски плохо. Болело сердце, болела печень, болели легкие. Он вспомнил, как однажды с похмелья попробовал сыну своей знакомой надуть детский воздушный шарик и что из этого вышло. Воспоминание вызвало приступ удушья и тошноты.

Он заставил организм успокоиться, приласкал его грядущим покоем. Затем попробовал вспомнить события минувших часов. Вспоминались мелькание лиц, какие-то блестящие турникеты, через которые он пробовал перелезть, затем – липкие поцелуи в лифте, дальше – поиск оторвавшейся пуговицы… Пуговицу, кажется, не нашли… нет, нашли, она оказалась в… Тут он вспомнил, где она оказалась. Это они играли в прятки. Уже после, когда разделись. Она спрятала ее у себя в… Ванечка почувствовал, что краснеет. Потом понял, что не может вспомнить ее лицо. Стало жарко. Невыносимо жарко. Больным взглядом он оглядел себя. Паутина на груди и руках была жирная и давила на тело. Он с трудом шевельнул рукой, провел пальцами по ложбине паха. Волосы на лобке свалялись, член был липкий от погружения в чье неизвестно лоно. Он не помнил ее лица. Ни имени, ни лица, ничего. Только эту идиотскую пуговицу. Кто она, женщина, с которой он провел ночь? И в чьей он сейчас квартире? И почему один? И что он скажет, если вдруг откроется дверь и хозяева увидят его лежащим в стыде и муках?

Ванечка схватил сползшее одеяло и быстро натянул на себя. Затем увидел неподалеку стул с наваленной на него одеждой. С трудом принял сидячее положение, глотнул воздуха и решился встать. Встал. Задыхаясь дошел до стула. Когда натягивал помятые брюки, подумал вяло, что неплохо бы принять душ. Затем вспомнил, что он не дома, и мелькнувшая мысль о душе погасла, как выкуренная сигарета. Потом он долго сидел на стуле, оценивая слухом и обонянием запахи и звуки квартиры.

Запахов было много. Но несмотря на их пугающее обилие, главного, ради которого Ванечка мог смириться и терпеть все другие, в комнате практически не было. Книгами, здесь не пахло книгами. Лишь от узкой сервантной полки протянулась к его ноздрям легонькая карамельная струйка. Он поднялся, дошагал до серванта, бросил взгляд на тощую стопку одинаковых, как матрешки, книг. Взял верхнюю. «Любовь напрокат». Раскрыл. Перевод с английского Стопоркова. Почувствовал, как паутинные нити, усмехаясь, вылезают из пор и секут его похмельное тело. Аккуратно вернул книгу на место и услышал, как звенит телефон.

Телефон звенел с полминуты. Ванечка сначала не подходил, почему-то не мог решиться. Когда звонок на две секунды умолк, а после с силой застрекотал по новой, Ванечке подсказала совесть, что лучше все-таки трубку взять.

– Привет, – услышал он с другого конца. – Как здоровье с утра?

– Ничего, продвигается, – бодро ответил Ванечка, пытаясь по звуку голоса определить, кому из знакомых этот голос может принадлежать. Но единственное, что ему удалось выяснить, это то, что голос был женский.

– Это я, ты что, меня не узнал? – Вопрос сопровождался смешком, в котором было что-то смутно знакомое. Что-то связанное с прошедшей ночью. С чем-то влажным, настойчивым и приманивающим.

Заворочался проснувшийся член. Цыкнув на него мысленно, но беззлобно, Ванечка ответил чуть заикаясь:

– Вообще-то, похоже, наверно, скорее, нет.

– Ну, здрасьте! А как же техника мягкого ввода, которой я тебя всю ночь обучала? Ты в постели такой тихий, такой мохнатый, как… ну, как паучок.

– Как истинный Морской Козел, – ответил зачем-то Ванечка словами из стопорковского перевода какой-то очередной бредятины в жанре фэнтези.

– Какой козел? Ты что, еще не опохмелился? Слушай, в холодильнике пиво. Ты хотел вчера выпить, а я не дала, спрятала, чтобы наутро было. Видишь, какая у тебя заботливая жена.