Мэтью мог бы рассказать, что, когда он очнулся, странная парочка уже исчезла. И пришлось долго расспрашивать портовый люд, прежде чем удалось стать на след. А «Элизабет» к этому времени уже покинула порт. Пришлось возвращаться в брошенное логово, потому что догнать шхуну могла лишь другая шхуна, а для фрахта требовались деньги... мог бы, но заговорил о пустяковом, силясь отвлечься от мрачных мыслей.

Не помогало.

Салем стоял на берегу моря. Те же рыжие скалы, та же, отливающая зеленью, морская гладь, мокрый песок и острая галька на берегу. Черные туши лодок и аккуратные дома с внимательными окнами.

Бетти казалось, что, куда бы она ни пошла, эти окна-дома следят. Запоминают. Заглядывают в нее и видят спрятанное, чтобы потом донести хозяевам.

Жители чопорные и медлительные, стая ворон, людьми притворившаяся. Ходят, раскланиваются друг перед другом, крестятся и ведут благочестивые разговоры. А сами то и дело стреляют хитрыми глазенками: видит кто-то настоящую натуру или нет?

Бетти видела. И благоразумно молчала. Да и кому рассказать? Отец ведь тоже из их, вороньего, племени. Вернулся в стаю и теперь счастлив. Настолько, что и не трогает ее.

Пускай.

– Бетти! – Из-за перевернутой лодки показалась Абигайль Уильямс и помахала рукой. – Иди сюда! Здесь красиво! Иди же! Скорее! Я тебе кое-что покажу!

Бетти хотела убежать – отец запрещал разговаривать с кем-либо, – но вместо этого начала спускаться по тропинке.

– Ну скорее же! – девочка пританцовывала от нетерпения.

Некрасивая, с побитым оспой личиком, длинноносая и длиннорукая, она отличалась той особой живостью, которая свойственна маленьким детям. Хотя сама давно уже вышла из юного возраста. Сколько ей? Десять? Одиннадцать? Двенадцать? Не поймешь. А спрашивать неудобно.

– Какая ты медленная, Бетти! – упрекнула Абигайль, подавая руку. – Пойдем же! Пока не увидели!

Бетти совсем не удивилась, увидев за лодкой Элизабет – кузину и лучшую подругу Аби. Девочка улыбнулась и молча указала на находку.

На серой гальке, на выложенном белыми камушками кругу лежал коровий череп.

– Правда, забавно? – спросила Аби, пританцовывая. – Как ты думаешь, кто его сюда положил?

– Н-не знаю.

Бетти смотрела, не в силах оторвать взгляд. Кость белая, словно в мелу вывалянная, и бурые письмена на ней – язык незнаком – выделяются.

– Наверное, это кровь, – прошептала Элизабет, беря Бетти за руку. Ладонь девочки была холодной и мокрой. Должно быть, со страху. – Наверное, это кто-то колдовал.

– Конечно! Колдовал! – подхватила Аби. – Колдовал-колдовал...

Она закружилась в танце, хохоча и хлопая в ладоши, а потом, споткнувшись, упала. Но и лежа не перестала смеяться, пока смех не перешел в рыдания.

– Ну же, Бетти, – с упреком сказала Элизабет. – Помоги ей. Разве не видишь? На нее кто-то навел порчу!

Аби уже не смеялась, она каталась по песку, рыча и скуля. Скрюченные пальцы, закатившиеся глаза, посиневшие губы, пена изо рта, и голос, который пробивается словно сквозь вату:

– Ве-е-е-дьмы!

Подхватив юбки, Бетти бросилась бежать. Она не хотела видеть. Не хотела слышать. Не хотела помогать птенцу вороны.

Бетти бежала, не оглядываясь, а потому не видела, как Элизабет подала руку подруге, помогая подняться.

– Как ты думаешь, скоро она всем растреплет?

Аби пожала плечами и принялась счищать с платья грязь.

– Скоро, – сама себе ответила Элизабет, поднимая череп. Подумав, она подошла к воде и кинула так далеко, как могла. – Она испугалась. Пока только она.

– Будет весело.

– Ага.

Спустя несколько дней девочки поняли, что Бетти Хопкинс решила промолчать о странном происшествии, случившемся с ней на берегу. И это было огорчительным.

– Дура, – прошептала Элизабет, с трудом подавив зевок.

– Ага, – согласилась Абигайль.

– Или что-то прячет.

– Ага.

– Мы должны выяснить, что, – приняла решение Элизабет, и Абигайль поддержала, как поддерживала подругу всегда:

– Ага.

Утром Влад выбирался из квартиры на цыпочках: ни с Наденькой, ни с новым знакомым встречаться он не желал. Первая станет пилить, второй – допрашивать. А у Влада дела.

Алена одна и боится.

Нуждается.

В нем целую вечность никто по-настоящему не нуждался. И это пробуждало к жизни.

...немного! Немного тебе осталось! Скоро-скоро бубновый король под трефовой дамой. Трефы-пики, смерть на кольях. Смерть на вилах. Смотри-смотри!

Карты скользят в изломанных морщинами руках. Ногти алые, точно кровью мазанные, и губы в цвет.

Она всегда старалась, чтобы цвет в цвет. И юбки любила, надевала сразу несколько, одну поверх другой.

Кто она? Влад знает ее?! Почему он раньше не подумал, что знает? И его сны – лишь память, которая пытается достучаться.

Но разве он что-то забывал?

Влад опомнился на стоянке. Серое поле, машины, охранник, замерший в почтительном отдалении. Ключи в руке. Ехать. Он собирался ехать к Алене, но провалился в видение.

Он вспомнил, что что-то забыл.

– С вами все в порядке? – Охранник таки решился подойти.

– Да. Спасибо.

Нет. Не в порядке. Голова болит, и перед глазами мелькают крапчатые рубашки старой колоды. Это было! Ему гадали? Кто? Женщина, любившая носить несколько юбок, надевая одну поверх другой?

Еще серьги всплыли. Кольца из золота, старые, тяжелые. И кольцо к ним. Но кольцо ей велико.

Можно было подогнать по размеру.

Нельзя. Она тайком брала. Кто она? Кто?

– Я врача вызову! Погодите!

Охранник убежал. Значит, Влад кричал? Похоже, безумие прогрессирует. И надо бы к врачу, но... Алена осталась одна. Он должен ехать.

А еще вспомнить, кто та женщина из снов.

Проснулся Димка от запаха кофе и духов. Аромат вызвал чихание, а чихание – острый приступ головной боли. А над ухом раздалось насмешливое:

– Вставай, алконавт несчастный.

Димыч, не успев удивиться, откуда взялась женщина, зарылся в подушки.

Чужие подушки. В винно-бордовых наволочках с золотистой крапинкой. И вышитыми монограммами, одна из которых клеймом отпечаталась на щеке.