– И он при этом остается самим собой? Я хочу сказать, он сам знает, что с ним происходит?

– Ахиллес помнит все свои поступки, когда берсеркер его оставляет, но когда зверь вселяется в него, Ахиллес оказывается полностью в его власти.

– И как все это происходит, как уходит зверь?

– Ярость постепенно выгорает, Ахиллес остается истощенным, но становится самим собой, – ответил Одиссей.

– Так вот почему женщины его боятся... Потому что в такие моменты он – это уже не настоящий Ахиллес... То есть я имею в виду, он изменяется в буквальном смысле.

– И теперь ты тоже будешь его бояться? – спросил Одиссей.

– Нет. Я не такая, как другие женщины здесь.

– Такая ты или нет, Ахиллес становится опасным когда им овладевает ярость берсеркера. Я бы посоветовал тебе быть поосторожнее, когда вы останетесь наедине.

Казалось, Одиссей хотел добавить что-то еще, но вместо того стиснул зубы, лицо его стало чрезвычайно серьезным, и он уставился в сторону моря.

– Я буду осторожной. И еще, – добавила Катрина с мрачной улыбкой, – я ведь под защитой богини, ты не забыл?

Лицо Одиссея смягчилось.

– Я бы никогда не забыл о своей богине, царевна.

Одиссей слегка замялся, потом добавил:

– Но даже будучи под защитой Афины, ты все-таки убежала от него.

Кэт вздохнула.

– Да... ну, похоже, это было наилучшим выходом. Видишь ли, то, что с ним произошло, слишком удивило меня. Я оказалась захваченной врасплох, но такого больше не случится. Так ты говоришь, эти изменения начинаются при сильных эмоциях?

– Именно так.

– Тогда почему он не изменился там, в шатре Агамемнона? Ахиллес ведь ненавидит этого царя, так?

Одиссей кивнул.

– Да.

– А ненависть – сильнейшее из человеческих чувств, и я знаю, что в тот момент Ахиллес просто истекал ею.

На лице Одиссея мелькнуло недоумение.

– Истекал – значит, очень гневался, – быстро пояснила Кэт.

– Ох, да. Агамемнон всегда отчаянно злит Ахиллеса.

– Ладно, и опять тот же вопрос: почему же он не изменился?

Одиссей пожал плечами.

– Ахиллес был спокоен, он владел своим гневом и...

– Погоди! – перебила его Катрина, – Объясни мне вот что. Ахиллес ведь должен много тренироваться, чтобы поддерживать боевую форму, так? Значит, он постоянно работает с мечом или с чем-то там еще, и, наверное, ему приходится много бегать ради физической формы?

– Так?

– Ну да, Ахиллес часто тренируется. И он изумительный бегун.

– А берсеркер завладевает им, когда он занят тренировкой?

– Нет. Я никогда не видел, чтобы берсеркер входил в него во время упражнений.

– Но Ахиллес ведь при этом может разгорячиться, вспотеть, устать до изнеможения? – продолжала спрашивать Катрина, волнуясь все сильнее и сильнее.

– Да, конечно.

– Вот оно! – воскликнула Кэт, – Если он остается спокойным в физическом смысле, неважно, как он рассержен. Никаких изменений не происходит. И это же действует в другом направлении. Пока он справляется со своим эмоциональным откликом, то неважно, как велика его физическая нагрузка: он все равно остается самим собой. Вот почему на нем так много шрамов. Могу спорить на что угодно, что только в том случае, когда ускоренное сердцебиение и дыхание совпадут с эмоциональным подъемом, это приведет к началу изменений, и только это. Значит, кто-то должен здорово вывести его из равновесия, чтобы его сердце забилось быстрее, и при этом еще и вести себя бесцеремонно...

Кэт прохватило легкой дрожью, когда она осознала, Что все это может означать, если вспомнить тот поцелуй на берегу.

– Полагаю, в этом может быть смысл... если, конечно во всем этом вообще может быть хоть какой-то смысл, – пробормотала она, обращаясь скорее к самой себе, чем к Одиссею. – Его изменения одновременно и физиологические, и эмоциональные, а значит, должен быть некий спусковой крючок, основанный и на том и на другом.

Одиссей внимательно слушал Катрину.

– Ты – самая необычная из женщин, царевна.

Кэт открыла было рот, чтобы ляпнуть что-нибудь вроде: «Это потому, что я оракул или что-то там такое», но тут за их спинами раздался низкий голос Ахиллеса:

– Чем я обязан удовольствию видеть тебя здесь, Одиссей?

Одиссей вежливо улыбнулся и встал, обменявшись с Ахиллесом приветствием, то есть сжав его руку повыше кисти.

– А разве старый друг не может прийти без каких-то особых причин?

Волосы и туника Ахиллеса промокли насквозь, но он принес не только свою кирасу, но и пустой кубок, который Кэт уронила, сама того не помня. Под глазами великого воина залегли темные круги, которых, как могла бы поклясться Кэт, не было, когда они прервали самодеятельный сеанс психотерапии, – но в остальном этот человек выглядел совершенно нормально.

– Так значит, тебя послал Агамемнон.

Улыбка Одиссея стала шире.

– Разумеется.

Губы Ахиллеса искривились.

– И тебе придется доложить ему, что я и в самом деле говорил серьезно, я не стану участвовать в завтрашнем сражении.

– А твои мирмидоняне?

Ахиллес пожал широкими плечами.

– Мои воины – соратники мне, а не рабы. Они будут делать, что пожелают.

– Что означает: они останутся с тобой, – сказал Одиссей.

– Видимо, да.

– Ладно, тогда я пожелаю тебе доброй ночи и вернусь в свой шатер, – решил Одиссей, – После того, как сообщу нашему царю эту печальную весть.

– Он твой царь, но не мой, – напомнил Ахиллес.

Одиссей повел плечом.

– Как ты уже повторял много раз прежде. Спокойной ночи, друг мой.

Он склонил голову перед Катриной.

– И тебе желаю спокойной ночи, царевна.

– Доброй ночи, Одиссей, – улыбнулась Кэт.

Но перед тем, как Одиссей ушел, Ахиллес сказал еще:

– Одиссей, я благодарю тебя за то, что царевна вернулась в мой шатер целой и невредимой.

Улыбка Одиссея стала грустной.

– Старый друг, я не верю, что царевне действительно грозила какая-то опасность. Я просто немножко развлек ее разговором, пока мы ожидали твоего возвращения.

– Спокойной ночи, друг мой, – бросил ему вслед Ахиллес.

И только после того, как Одиссей окончательно ушел, Ахиллес посмотрел на Катрину. Кэт встретила его взгляд, заставив себя не нервничать и не суетиться. Ей хотелось, чтобы Ахиллес что-нибудь сказал, но он просто смотрел на нее с совершенно непонятным выражением на лице.