— Померь температуру. Лучше всего ректально. Или выучи хинди, раз уж тебя так угнетает бездействие. И прекрати, выключи.

— Ничего не делать и смириться… досталось тебе, дядя Коля.

— Мы все умрем. Ты, я, даже маленькая Настя. Это никому не нравится. Категорически. Почему бы не взорвать в знак протеста городской планетарий?

Миша подался вперед спорить, но я остановил его движением руки.

— Четырнадцать лет назад я сидел с моим другом, лучшим моим другом, в заведении вроде этого, только картинки были другие развешены. А так точно такой же шалман, где молодым бунтарям подавали модные коктейли и чувство собственного величия. Мой друг был очень красноречив, куда красноречивей тебя, он говорил слова, убедительные слова. А может, так казалось, мне ведь было на четырнадцать лет меньше, чем сейчас. Я отговаривал его, как отговариваю тебя, но почему-то получилось так, что не он пошел со мной, а я с ним, хотя прекрасно было понятно, как это глупо и бессмысленно и чем закончится. И Боря понимал не хуже, но вокруг была толпа истеричек и придурков, обожавших его, и страх увидеть их хари недовольно сморщенными был сильнее разума, сильнее всего. Боря тогда носил ватник и тельняшку. Не символические подделки, как у тебя, а самые настоящие. Представить не могу, где он их раздобыл. Но даже настоящий ватник и настоящая тельняшка — тоже слова. Боря, как и ты, ничего не знал о всяком таком, о людях, носивших тельняшки и ватники всерьез, не маскарадом. Уже к вечеру, пока я валялся без памяти весь в дырочку, твоя мать искала моего друга по моргам. А маленький мальчик плакал и звал папу и маму. И все это было зря, просто так, ни за чем.

— Это было зачем, дядя Коля, его портреты висят везде, его стихи знает каждый. Отец зажег огонь, который никогда не погаснет.

— Ты говоришь слова, хлесткие слова, громкие слова. С ними нельзя спорить, но не потому, что ты прав. Чтобы спорить со словами, нужно говорить другие слова, а я этого не умею и не люблю. Огонь… Если огонь нужен, его зажгут. Не обязательно умирать в двадцать семь, тем более в восемнадцать. Мне надо было двинуть его табуреткой по башке, скрутить и запереть где-нибудь на неделю-другую. И с тех пор я постоянно спрашиваю себя, почему же я этого не сделал?

— Потому что не смог бы. Он был герой. Героя, дядя Коля, табуреткой не остановишь.

— Наверно. Поэтому его портреты висят всюду, а у меня что-то ноет на погоду. Подумай прежде, чем начнут вывешивать твои портреты, подумай, хотя бы о матери, она не переживет еще одной прогулки по моргам.

Я торопливо метался по квартире, собираясь. Никогда бы не признался в этом Кате, но у дяди Миши, при всех капителях и ангелочках, мне нравилось больше. Из нашей квартиры Катя устроила какой-то морг класса люкс, ужасно стильный, сплошное стекло и хром, но мало походящий на человеческое жилье.

Миша не шел у меня из головы. Дело двигалось к большой беде, и разговорами тут не поможешь. Упрямый молодой баран. Где-то между часами и бабочкой меня осенило. Найденное решение выглядело коварно, но эффективно, и к тому же несложно. Можно Ушакова попросить, он не откажет, да и нужна мелочь. Закрывают его на пару дней и прессуют. Без членовредительства, но жестко, чтоб обкакался. Горя Миша не видел, стараться особенно не придется. Он выходит, и дядя Миша рассказывает, как вытащил его едва-едва, за большие деньги и ненадолго. Юноша меняет замаранное бельишко и, обгоняя тень, сбегает учиться в Китай, пока за ним не пришла кровавая охранка. В Гуанчжоу видит в каждом встречном тайного агента, а себя считает очень важным политическим беженцем. При хорошем исполнении должно хватить надолго, может, и навсегда. Правда, если не совсем обалдеет от страха, может возникнуть резонный вопрос, почему им занимается полиция, а не кортики, ну, или как их там теперь. Значит, не должны представляться. Выглядит немного сложновато, есть где напортачить, но как идея неплохо. Надо обмозговать получше, посоветоваться по деталям с дядей Мишей, он такие вещи хорошо умеет.

Перед выходом я глянул в зеркало и остался, откровенно говоря, совершенно доволен. Долгие годы, как ни оденься, у меня был вид уральского грузчика, в лучшем случае — принаряженного на свадьбу. Даже без грамма лишнего я выглядел грузным и огромным сельским бугаем. Однако лет после сорока вместе с сединой и морщинами что-то во мне появилось такое, штаб-офицерское, особенно в хорошо подогнанном вечернем костюме, а этот смокинг удался исключительно.

Я опаздывал и нетерпеливо постукивал лакированным штиблетом в ожидании лифта. Лифтовые холлы, как и весь дом, проектировала турчанка, замененная позже тайцем. Очень возможно, но не наверняка, у дяди Миши был тогда с ней романчик. Холл освещался модным в те годы светящимся потолком. Здесь же стояли кадки с какими-то невиданными деревьями и диван, зачем-то в виде раскрытой раковины. На нашем этаже было всего три квартиры, и едва ли кто-нибудь часто изображал жемчужину, пользуясь диваном.

Из соседней квартиры вышел Гоша. Он держал подмышкой ракетку и был в спортивном: футболка, шорты, кроссовки. Меня неприятно укололо напоминание, последние полгода я добирался до зала раз в неделю, на выходных, а если совсем честно, то и не на каждых. И это при прекрасно оборудованном спортзале с бассейном и кортом на первом этаже. Мы обменялись несколькими бессмысленными фразами, уже распахнулись створки лифта, когда я наконец сообразил.

— В Агентство разве не идешь?

— Так бабахнули. Черт-те что. Вроде, даже кортеж Сандерса расстреляли. Че творят. Мы уже собрались, когда Ирка по ящику услышала. В общем, праздника не будет. Так что переодевайся и давай, подтягивайся.

— Около двадцати минут назад, — тревожно говорил диктор, — возле Агентства по кооперации и модернизации прозвучал мощный взрыв. Как сообщают источники в правоохранительных органах, сработало взрывное устройство, заложенное в припаркованном автомобиле. После взрыва террористы обстреляли автомобиль заместителя государственного секретаря США Джереми Сандерса. Огонь велся из строящегося неподалеку здания. В настоящее время проводится спецоперация, террористы заблокированы. О количестве жертв и пострадавших пока не сообщается.

Мишин телефон был выключен. Сомнений оставалось мало, но я все же позвонил — с зеленого, конечно, телефона — главе наших безопасников, попросил определить последнюю Мишину локацию. Костю я отпустил, сославшись на длительные, допоздна, планы.

На полпути задребезжал зеленый телефон.

— Николай Андреевич, к сожалению, ничем не могу порадовать. Последняя локация в районе Агентства. Связь отрубили. Бардак полный. Больше пока ничего не могу узнать.

На площади перед Агентством десяток дронов выстроились аккуратной цепочкой через равные промежутки. Они почти непрерывно стреляли по невидимым окнам. На моих глазах два из них уступили место новым и неторопливо покатили к пандусу на подземную парковку. Видимо, пошли на перезарядку. Хорошо хоть остекление не успели начать, мелькнула у меня дикая мысль.

Машина встала в шеренгу таких же мерседесов съехавшегося уже начальства. Несколько мужчин орали в коммуникаторы, остальные, не зная, чем себя занять, шептались, сбившись в группки. Особенно сильно надрывался вице-мэр по благоустройству и дорожному хозяйству. По его части тут совершенно точно ничего не происходило, но такое уж у него было чрезмерное чувство сцены, подогреваемое бойким темпераментом и кокаиновой зависимостью.