Великая Мать в своем светлом воплощении смотрела глазами девушки и руководила ее действиями. Едисанка, не боясь обжечься, погасила рукой светильники и скользнула к казаку на ложе...

...Когда ночь готовилась уступить свои права утру, совершенно измученная Ануш покинула мирно спящего Ефима. Девушка словно на несколько лет постарела за это недолгое время: глубокие тени залегли у нее под глазами, а лицо осунулось.

Ефим же проснулся по утру совершенно здоровым, только слаб еще был. Казак вспомнил все вплоть до злополучного ранения и хотел немедля идти к Разину. Но мать, видя, как он еще слаб, не велела сыну подниматься:

– Ишь, чего удумал! Сколь мы промучились с тобой, пока с того света вытащили, а ты враз решил труды наши прахом пустить!

– Как не поймешь ты меня, матушка, – упорствовал Ефим, – я тут прохлаждаюсь почитай уж две седмицы, а там Степан Тимофеевич новые дела задумывает.

– Да не гоношись ты, Ефимушка, не гоношись. В городе все спокойно, атаман-батюшка покуда никуда не собрался. А попозже твои казачки сами наведаются, – увещевала Евдокия сына.

И впрямь пришли казаки к Ефиму, порадовались, что здоров есаул, и обсказали все про дела в Царицыне, что случились за время Ефимовой болезни. Как казнили воеводу Тургенева, как выпустили из тюрьмы всех сидельцев, сколь торговых караванов пограбили, да сколь народишка прибилось к казацкому войску.

После таких новостей совсем невмоготу стало лежать Ефиму. Только на день еще удалось матери его удержать, а потом есаул сказал Евдокии:

– Оставь, мать. Не дите я уж давно, знаю, чего мне потребно. Вот выпью с казаками добрую чарку, и все хворобы кончатся.

Да и мысли невеселые одолевали казака, тяжко ему было видеть укоризненный взгляд своей сестры Дарьи. А уж ребятишки ее, что остались по его вине без отца, и вовсе душу из Ефима вынимали. Понял он, что не прав был, когда подвел сотника под виселицу, но гордость не позволяла признать свою неправоту. Да и уверен был Ефим, что не простит его Дарья, когда вспоминал все, что наговорил сестре.

А маленькую едисанку раздирали противоречивые чувства. Она была рада, что ей удалось вылечить Ефима, но то, что никто не сказал казаку, что это ее стараниями встал он на ноги, больно ранило Ануш. И еще горше ей становилось оттого, что чуяла девушка скорый отъезд Ефима. Не находила она себе места и часто убегала к реке, где никто не мог ее найти. Да в общем-то никто ее и не искал. Когда отпала надобность в помощи Ануш, Евдокия стала воспринимать девушку как лишнюю обузу. Только Дарья находила для нее ласковое слово, да маленький Николка просил научить разбираться в травах...

...Когда Ефим принял решение снова покинуть дом, то отдал матери все свои деньги, коих было не так уж и много, а сам отправился в стан Разина. Атаман с радостью встретил своего верного есаула, так как пришло время нового похода.

Шла к Царицыну тысяча стрельцов на помощь воеводе. Да только не знал стрелецкий голова Иван Лопатин, что взят уже город, а его ратный караван давно известен Разину, потому что везде у атамана свои люди да лазутчики тайные.

Вот и случилось так, что окружили Разинские казаки стрельцов с реки и суши, напав внезапно. И не было тем спасенья нигде, и как побежали они к Царицыну, пытаясь хоть там найти защиту, то встретили их пушки, и полегло пятьсот стрельцов в этой короткой, но кровавой битве. Разин же приказал утопить стрелецкого голову Ивана Лопатина, а оставшиеся в живых стрельцы примкнули к казацкому войску.

Стал теперь Стенька полным хозяином на Волге, не опасаясь прихода новых войск. Хорошо жилось в ту пору казакам, привольно им было на Волге отдыхать от ратных трудов, да готовить новый поход на Астрахань. Знали уж все от Разинских лазутчиков, каковые были у атамана везде и всюду.

Вот потому-то и был коротким казачий круг, когда донесли атаману, что вышел из Астрахани воевода Львов с пятью тысячами стрельцов. Быстро порешили казаки идти навстречу князю Львову с двух сторон – по воде и по суше, как и допреж делали, и взять стрельцов в клещи. Полетели струги по Волге, запылила по дороге казацкая конница. Споро двигалось Стенькино войско, но осторожно, посылали вперед дозорных, переговаривались меж собой казаки, подплывая в условленных местах к берегу.

И хотя опытен уже был князь Львов, доводилось ему встречаться с Разиным, но ничего не смог он поделать снова с удалым атаманом. Разгромил на голову Стенька воеводино войско, да взял в плен самого князя. Но не велел Разин казнить воеводу, а стал таскать за собой, как и племянника царицынского воеводы, чтоб думали люди, будто не только голутва в казацком войске обретается, но и всякое иное сословье готово поддержать великий поход.

Раздуванили казаки животы города Черноярска, под которым случилась битва со стрельцами, выпили вин всяческих сверх меры, да отправили гонцов на Дон, чтобы оповестили они о новой атамановой победе. Верного же есаула своего Ефима Парфенова отправил Разин в Камышинку с отрядом в триста человек.

Ефим же, используя старую атаманову хитрость, без боя взял городок. Взял есаул с собой несколько казаков, переоделись они в стрелецкое платье, да и назвались людьми московскими, что пришли камышинскому воеводе на помощь против воровских Стенькиных людей. Воевода принял их радостно, в караул поставил на ночь. А Ефим завел со стрельцами речи про то, что вязать надо воеводу и прочих начальник, да открывать ворота казакам, которые бедным стрельцам братья и освободить хотят всех сирых и неимущих от произвола боярского. Так поутру и случилось: как только подошли на стругах казаки к городу, так и открылись ворота без всякого боя и сопротивления. Посмеялся Ефим над воеводою, раздуванил животы камышинские промеж казаков своих да городской голытьбы, забрал все пушки и казну и ушел к Разину. За ним пошли многие стрельцы и жители Камышинки, потащили за собой и воеводу пленного.

Разин же продвигался к Астрахани, выслав вперед себя людей, повелев говорить им, что перешли стрельцы вместе с воеводой Львовым на строну казаков и верно служат атаману.

А и верно, немалая сила шла за Разиным: более десяти тысяч человек уже было в его войске. Не поспевал атаман сам со всем доглядеть, приходилось ему все чаще и чаще доверяться своим есаулам. И хотя ревновал он к их новой славе у народа, а все ж понимал, что в одиночку не сделать ему такого большого дела, что думалось. Но не все гладко было в этой огромной бунтарской армии: не у всех было оружие, шли многие пришлые с дрекольем простым, а стрельцам невольным да дворянским служилым людям и вовсе доверять нельзя было. Вот и стал Ефим вместе с прочими доверенным Разинским есаулом.

А в это время астраханский воевода Прозоровский готовил город к осаде. С надеждой взирала на воеводу астраханская знать и богатые торговые люди, верили они, что сумеет он защитить их добро, да и их самих от воровских людишек и бунтовщиков. Поправили работные люди астраханские стены и каменные, и деревянные, расставили наново пятьсот пушек по стенам, и говорили иноземные мастера фортификаций, что нет в Европе города более укрепленного, чем Астрахань. Да и боевой корабль «Орел» стоял у городского причала, готовый поддержать оборону своими пушками. Припасу же и воинского, и съестного заготовлено было превеликое множество. Доволен был воевода и уверен вполне, что удержит город и не отдаст бунтовщикам.