...Недолго просидел вольный атаман в Царицыне, пошла вся народная армия за своим предводителем брать города российские. Верили люди, что со Степаном Тимофеевичем, которого пуля не берет, не загинут они без вести, а отомстят своим обидчикам – боярам да приказным людям – и с богатой добычей по домам возвернутся.

Легендами обросло имя Разина, встречали его в городах, как отца родного, заступника и избавителя. Хоть и близилась осень, многие люди все еще шли к атаману со всех городов и деревень, так что армия Стеньки насчитывала более двадцати тысяч человек.

С такой-то грозной силой подошел Разин к Симбирску. Но, видно, пришла к концу его удача знаменитая: не удалось повстанцам взять город привычным наскоком да хитростью. Надолго пришлось завязнуть казакам под Симбирском. Сидел в городе воевода Милославский, а под началом его не смерды да холопы были, а дворянские дети да крепкие служилые люди, что справляли ратную службу сполна и на Стенькины прелестные речи не взялись и перебегать к нему в войско не спешили.

А еще полк воеводы Борятинского встретил повстанческую армию на подступах к городу, и хотя отбили казаки натиск стрельцов, но воевода увел свой полк с малыми потерями, не нарушая строя, да и встал недалече от города. Так что пришлось Разину воевать на две стороны, и прочно завяз он под Симбирском.

Потому-то и отправил он своих верных есаулов с отрядами брать малые городки, чтоб не стояло войско попусту, да не расходились пришлые крестьяне. И так уж изрядное брожение наблюдалось: многие людишки тянулись к Разину, да многие и уходили скоро, возвращались поближе к своим городкам да посадам, шарпали помещиков и дуванили их животы.

...Почти месяц не было Ефима под Симбирском, не знал есаул о тамошних событиях, потому выслал он наперед отряда человека, чтобы принес тот вестей от атамана. Уж недалече оставалось до города, когда возвернулся посыльный казак и принес неутешительные вести о том, что разбиты разинцы под Симбирском наголову, лишь малая часть огромного войска уцелела, немногие люди спаслись бегством на стругах.

Все казаки Парфеновского отряда слышали рассказ о страшном побоище, многие призадумались, стоит ли искать Степана Тимофеевича или лучше схорониться где-нибудь, раз столь большая сила обрушилась на повстанцев со стороны государя да бояр, что и их легендарный атаман устоять не смог. Стали они совет держать, тут-то и предложил Ефим своим казачкам не искать атамана, не прятаться, а пошарпать всяких торговых людей богатых, набрать животов поболее, чтоб было с чем домой вертаться.

Казаки уважали своего есаула за отвагу и смелость, за то, что щедро всегда оделял он всех на дуване, не стремился урвать себе побольше. Да и удачлив был Ефим: за все походы только и был один раз ранен едисанской стрелой. Было о чем подумать казакам: вроде не сподручно зимою-то воевать, но и добришка набрать поболее не лишне было бы. Разделились вояки: которые, забрав свои доли дувана, по домам двинулись, а которые и еще погулять не против были, остались Осталось с Ефимом около сотни человек.

А по все великой Руси бушевало пламя крестьянской войны. Многие города, посады, деревни были взяты Разинскими есаулами. Великое множество людей снялось с насиженных мест и, собравшись в отряды, притекало к армии Разина. Множились бунты по стране, когда восставали холопы и голытьба, послушав прелестную Стенькину грамоту, коих немало разослал он со своими доверенными людьми. Еще мало кто знал о том, что бежал полуживой атаман из-под Симбирска, еще не до всех городов дошла весть, что предал вора и разбойника Стеньку митрополит анафеме и собирается отовсюду грозное дворянское войско, дабы побивать оного вора и бунтовщика, а соратникам его и потатчикам учиняется сыск и казнь лютая. Страшное кроворазлитье случилось и бедствие превеликое.

...Вдова сотника Васильева Дарья усадила обедать своих ребятишек и с тревогой выглядывала в окошко, за которым ветер трепал низкую октябрьскую тучу да сеял назойливый холодный дождь. Тревожилась баба неспроста: изутра ушла мать ее Евдокия вместе с едисанкой, что прижилась в их семье после того как исцелила Ефима, а до сих пор ни одна из них не воротилась. Не на месте было Дарьино сердце, потому как ушли бабы на реку полоскать белье, а день выдался дюже ненастный, и пыталась Даша отговорить их, да мать, как всегда, из старушечьего упрямства на своем настояла.

Растрепанная, промокшая Ануш влетела в горницу в полном смятении чувств. Задыхаясь от быстрого бега, она с трудом проговорила, более обычного путая слова:

– Даша, скорей идем! Старый хозяйка плохо, совсем-совсем!..

– Да что стряслось, толком скажи! – потребовала у едисанки всполошившаяся Дарья.

– Земля мокрый, скользко, упасть в река хозяйка... я тащить ее из река... дальше – никак, тяжелый... Пойдем, Даша, скорей пойдем! Плохо старый хозяйка, совсем плохо.

С трудом поняла Дарья из сбивчивых объяснений Ануш, что Евдокия подскользнулась на раскисшем от дождя берегу и упала в ледяную волжскую воду. С мучительно ноющим сердцем выскочила женщина из дому, накинув только старенькую шаль на голову, да приказав ребятишкам не ходить никуда.

Поминутно оскальзываясь на мокрой грязной дороге, добежали женщины до берега реки, где лежала в беспамятстве Евдокия. С трудом дотащили они бесчувственную старуху до городской стены, где встретили их с подмогой мужики, заприметившие бедных баб издали. Бедную Евдокию принесли в избу, и Дарья принялась хлопотать над пострадавшей матерью. Она раздела старушку и, прикрикнув на Ануш, чтоб не стояла столбом, а помогала, принялась растирать ледяные руки и ноги своей матери. Едисанка, очнувшись от страха, стала усердно помогать Дарье.

Через некоторое время худые члены Евдокии потеплели, и женщины, тепло укутав старушку, присели передохнуть. Дарья обратилась к едисанке:

– Ануш, как же ты матушку-то не уберегла, зачем позволила ей к воде подходить с тяжелым бельем?

Бедная девушка просто онемела от незаслуженной обиды и еле-еле смогла вымолвить:

– Как же я могла указывать старой хозяйке? Она меня никогда не слушать, она тебя не слушать, а кто я есть... – под конец Ануш от волнения снова начала коверкать слова и заплакала.

А Дарья, увидев, что зазря обидела девушку, которой и так в жизни выпало немного светлых дней, принялась утешать ее и извиняться. Дарья и сразу-то вовсе не хотела сказать девушке обидное, просто вырвались у нее такие слова от тревоги за матушку, от боязни, что потеряет она последнего близкого человека, а зла к Ануш не было в ее сердце. Не считала молодая вдова, что права Евдокия, когда называла Ануш лишним ртом и нахлебницей. Помнила Дарья, как спасла едисанка Ефима, как смотрели они с матерью с надеждой на нее, когда потерял казак память. И только благодарность и жалость испытывала молодая женщина к этой девушке.

Всю ночь просидели Ануш и Дарья у постели Евдокии, а поутру пришла старушка в себя. Да только сделался у Евдокии сильный жар, застудилась она в ледяной волжской воде, слишком долго пришлось ей потом на холоде пробыть, пока принесли ее домой. Как ни старалась Ануш помочь старой хозяйке, какие только снадобья не готовила, а видно, пришла пора Евдокии помирать. День ото дня угасала старушка, прозрачным сделалось ее сморщенное личико, руки скрючило лихорадкой, точно сухие ветви, и жестокий удушливый кашель сотрясал грудь Евдокии, после которого оставались алые следы на тряпице, что прикладывала она ко рту. И как ни уверяла старушку-мать Дарья, что поправится она непременно, знала Евдокия, что уж недолго осталось ей. Жалела только, что не привелось перед смертью сыночка увидать своего непутевого, Ефимушку ненаглядного. Да просила слезно позвать священника, отца Николая, чтобы исповедаться напоследок в малых своих старушечьих грехах и причаститься.