Эли это осознавал. Ему было все равно. Он с удовольствием вдыхал собственный запах. С каждым годом он становился все толще, и его тело приобретало нездоровую полноту. Он мало двигался, ограничиваясь тем, что неторопливым шагом проходил два раза в день полкилометра, отделявшие его дом от работы. Он слишком много ел, особенно вечерами, всегда был голоден и в одном из ящиков своего стола хранил сухие пирожные и шоколадки.

Возможно, сказывались последствия его голодной юности, когда в доме мадам Ланж ему приходилось довольствоваться двумя яйцами и несколькими кусочками хлеба в день?

В течение трех лет, проведенных в Гамбурге, в его жизни было больше холода, чем голода, и когда он об этом думал, то с трудом мог припомнить хотя бы одно лето. Там они были короткими и дождливыми. В его воспоминаниях солнце фигурировало лишь изредка, зато перед глазами до сих пор стояли четкие образы туманного утра на Эльбе, а в ушах раздавались гудки черных, мокрых от дождя кораблей, пытавшихся найти в тумане дорогу; но самыми тягостными были дни, когда таял снег, проникая в ботинки и сквозь одежду.

Первое время он был уверен, что его ищут, и не решался устроиться на работу, а также на каждую ночь снимал новую меблированную комнату в портовом квартале. Днем он слонялся по улицам и, чтобы никто не мог его узнать, обзавелся бородой, которая росла неравномерно, оставляя проплешины между пучками рыжих волос.

Толпа готовилась к Рождеству, которое он провел, стуча зубами под тонким покрывалом, и, когда несколько дней спустя деньги Мишеля закончились, он присоединился к группе мужчин, разгуливающих по улицам с рекламными щитами на спине.

Ощущение холода было порой настолько острым и обжигающим, что ему приходилось сдерживаться, чтобы не закричать.

Он ничего не знал о том, что произошло в Льеже после его отъезда, кроме того, что Мишель не умер. Глаза, полные молчаливой мольбы, неотступно преследовали его. Даже если он прожил всего несколько минут, наверняка успел назвать имя Эли жителям ближайших домов, которые рано или поздно нашли его. Или его обнаружил какой-нибудь прохожий, или полицейский, совершающий обход. Эли отказывался думать, что Мишелю пришлось лежать всю ночь на тротуаре, стонать и молить взглядом о том, чтобы его добили.

Теперь Эли расплачивался. Он сознавал это и потому не жаловался, впрочем, ему и некому было жаловаться, поскольку он ни с кем не общался и однажды сам решил пересечь Эльбу, чтобы попасть на строительные площадки Алтоны[4].

Там он провел целых три года, в мире балок и подъемных кранов, мастерских и пакгаузов, где вокруг были лишь металл и камень, черно-белый мир, окаймленный еще более суровым стальным цветом реки, за которой вечерами мерцали огни Гамбурга.

Вначале его наняли на одну из строек, где они на пару с другим рабочим с утра до вечера переносили листовое железо. Он был не самого крепкого телосложения, чтобы выдерживать такие нагрузки. Напрасно он сжимал зубы и проявлял такую энергию, что у него болели все жилы; бригадир заметил его и вычеркнул из своего списка.

После этого он в течение нескольких недель был на посылках у рабочих и за пару пфеннигов приносил им табак и горячий кофе из столовой, где затем некоторое время мыл столы и пол, до тех пор, пока его не взяли сторожем на место старика, которого однажды утром обнаружили мертвым.

Он начал работать по ночам, делая регулярные обходы территории с фонарем в руках, вынужденный проходить по тонкой доске, проложенной над канавой, испытывая головокружение. В качестве компенсации он пользовался сторожкой и маленькой чугунной печкой, которую нагревал до такой степени, что металл становился красным, а его кожа начинала гореть. Он надеялся, что таким образом сможет прогреться впрок, чтобы не дрожать от холода во время своих обходов, но получался обратный эффект, он отдавал себе в этом отчет, однако на следующую ночь начинал все сначала.

Не зная его адреса, который он специально никому не оставлял, сестра больше не присылала писем, и он ничего не знал о своей семье, кто жив, а кто умер. Его целью стало собрать достаточную сумму денег, чтобы оплатить поездку на одном из кораблей, которые на его глазах почти ежедневно уплывали в Америку.

Ему казалось, что, как только он там окажется, все закончится. Он не спрашивал себя, почему и как это произойдет. Это была линия, которую он прочертил в свое неизвестное будущее, граница, за которой жизнь будет совсем другой.

Этот день настал через три года, и шесть месяцев из них он провел в госпитале с плевритом, от которого никак не мог избавиться.

Когда он высадился в Нью-Йорке, он выглядел совершенно изможденным и опасался, что Служба иммиграции забракует его по состоянию здоровья. Он назвал свое настоящее имя: Эли Басков, поскольку у него не было другого способа получить паспорт; власти не задали ему никаких вопросов о том, что произошло в Льеже; судя по всему, его никто не разыскивал.

В первый вечер, не зная, куда идти, он переночевал в YMCA[5], расположенной на 14-й или 15-й улице в нижней части города, кишевшей евреями и иностранцами, подобными ему, и он вздрагивал всякий раз, когда слышал разговоры на идиш. Он не чувствовал себя на чужбине, так же, как и в Гамбурге. У него не возникало желания отправиться посмотреть город, он сразу нашел работу — посудомойщиком в ресторане, и в течение нескольких месяцев он ни разу не выбирался за пределы квартала.

В Льеже, когда он жил у мадам Ланж, он тоже старался как можно реже покидать семейный круг. Ему казалось, что вдали от дома его поджидает опасность, даже сам дом был слишком большим для него. Он забивался на кухню, прилипнув к печке, и в этой жаркой духоте проводил большую часть своего времени.

То же самое было здесь. Он не ходил ни к кому в гости и даже не строил никаких планов. Он просто знал, что однажды, если ему повезет, он переедет в страну, где не бывает зим и где он целый год сможет наслаждаться солнечным теплом.

Но до этого было еще далеко. Сначала ему предстояло выучить язык, поскольку далеко не вся Америка состояла из людей, говорящих на идише и польском языке. Он приобрел лексический и грамматический словари. Во время мытья посуды, погрузив руки в жирную, но теплую воду, он прислушивался к разговорам вокруг себя, и в его памяти оседало все больше незнакомых слов.

Как-то из любопытства он принялся листать ежегодный телефонный справочник и сделал открытие, которое его взволновало. В Вильно он не был знаком с другими семьями с фамилией Басков, знал лишь, что у его отца были кузены в Литве. Так вот, здесь эта фамилия несколько раз встречалась в справочнике, и так было с большинством фамилий, знакомых ему с детства.

Он снимал комнату в дешевом отеле, где, как и во всех отелях города, имелась справочная стойка. Холл был темным, и свет там горел целыми днями. Однажды вечером управляющий, немец с фамилией Гольдберг, стоял у входа, словно поджидая его.