Некоторые авторы{131} утверждают, что внутри экзистенциальной психиатрии логотерапия – единственная школа, развивающая психотерапевтические техники. Более того, высказывалось мнение, что логотерапия добавляет психотерапии новое измерение, а именно измерение специфически человеческих феноменов. На самом деле два специфически человеческих феномена, способность к самотрансцендентности и способность абстрагироваться от себя, мобилизуются логотерапевтическими техниками дерефлексии и парадоксальной интенции соответственно. Профессор Петрилович с кафедры психиатрии Майнцского университета (Германия) приписывает неожиданные результаты, достигаемые этими двумя логотерапевтическими техниками, тому факту, что логотерапия не удерживается в рамках невроза, то есть в измерении динамики или процессов обусловливания. В противоположность поведенческой терапии, например, логотерапия не удовлетворяется подкреплением, но открывает измерение собственно человеческого в человеке и черпает из тех ресурсов, что доступны в humanitas, то есть в человеческой природе, Homo patiens.

Вероятно, именно это имел в виду Пол Джонсон{132}, когда сказал, что «логотерапия не соперничает с другими терапиями, но обладает особым положительным фактором, который бросает им вызов».

Медицинское служение – тот аспект логотерапевтической системы, который относится более к лечению соматогенных случаев, чем ноогенных или психогенных неврозов. Само собой разумеется, что к соматогенным заболеваниям логотерапия применяется лишь постольку, поскольку они не поддаются терапии в строгом смысле слова, то есть постольку, поскольку нет возможности устранить соматическую причину болезни. В этом случае наиболее важна позиция пациента перед лицом судьбы, выбор определенного отношения к страданию, иными словами, важно осуществить потенциальный смысл страдания. Само собой разумеется, мы отдаем предпочтение этиотропной терапии болезни и прибегаем к служению лишь тогда, когда лечение причин оказывается невозможным. Тогда единственным доступным и необходимым подходом становится работа с позицией пациента по отношению к болезни.

Следует отдать должное Джойс Трэвелби из Нью-Йоркского университета, исследовавшей возможности и обязанности не только врача в этой ситуации, но также медсестер. В книге, основанной на концепции логотерапии, она успешно систематизирует методику, «предназначенную для того, чтобы помочь пациенту достичь смысла»{133}. Она пишет, что «глубоко убеждена, что люди движимы поисками смысла на протяжении всего жизненного пути и смысл можно найти даже в опыте болезни, страдания и боли»{134}. Чтобы стала понятнее линия рассуждений профессора Трэвелби, позвольте процитировать ее слова об одном из методов, который она описывает, а именно о «методе притчи»{135}:

«Метод притчи, по-видимому, особенно подходит некоторым пациентам. Используя этот метод, медсестра в общении с пациентом рассказывает притчу, некую историю, которая напоминает, что ни один человек не может избежать болезни и боли. Особенно подходит для этой цели притча о горчичном зерне. Готами родилась в Индии. Она вышла замуж и переехала в дом к мужу и его родне. У нее родился сын, но вскоре он умер. Готами оплакивала своего ребенка. Она стала бродить с ним по разным местам и просить у людей средства, чтобы воскресить малыша. Над ней смеялись, и ее ругали, но один человек пожалел Готами и посоветовал ей просить помощи у самого выдающегося мудреца. Она принесла к нему труп сына и попросила великого учителя дать ему какое-то лекарство. Учитель сказал, что она правильно сделала, обратившись за помощью к нему, и велел ей обойти город и найти дом, где никто никогда не страдал и не умирал. В этом доме ей следовало выпросить зернышко горчицы. Женщина ходила от дома к дому, но так и не нашла такого, где бы никто никогда не страдал. Тогда она осознала, что ее ребенок не единственный, кому пришлось страдать, что страдание – общий закон человеческой жизни».

Пример осмысленного страдания из моей собственной практики: это история старого врача-терапевта, обратившегося ко мне в связи с депрессией после смерти жены. Прибегнув к сократическому диалогу, я стал его спрашивать, как бы обернулось дело, если бы первым умер он, а не жена. «Она бы очень горевала», – ответил он. «Вот видите, доктор, – сказал я, – значит, она была избавлена от великого страдания, и это вы спасли ее от такой участи, но должны за это расплатиться: вы пережили ее и будете оплакивать»{136}. Наш диалог открыл ему смысл собственного страдания, оно оказалось жертвой ради любимой жены.

Я рассказал эту историю американской аудитории, и американский психоаналитик сделал замечание, типичное для редукционистского подхода к смыслу и ценностям. Прозвучало оно так: «Я понимаю вашу мысль, доктор Франкл, но если бы мы начали с того факта, что ваш пациент, несомненно, так глубоко переживал смерть жены лишь потому, что бессознательно всегда ее ненавидел…» На это я возразил: «Вполне возможно, что после примерно пятисот часов у вас на психоаналитической койке пациент, как те коммунисты за железным занавесом, натренировавшиеся в так называемой самокритике, признался бы: “Да, доктор, вы совершенно правы, я всегда ненавидел свою жену…” Но попутно вы лишили бы пациента единственного достояния, какое у него оставалось: веры в уникальную любовь и в брак, который он выстроил вместе с женой».

В своей книге{137} я описал логотерапевтическую процедуру, направленную на выявление смыслов и ценностей. Это техника общего знаменателя, как я ее называю. Согласно Максу Шелеру, процесс оценивания подразумевает предпочтение более высокой ценности вместо другой, низшего уровня. Я утверждаю, что уровень ценностей нетрудно сопоставить, если удается задать общий знаменатель.

Быстротечность нашей жизни принадлежит, как я уже сказал, к «трагической» триаде человеческого существования. Отсюда и проблема, которая мучает пациента с неизлечимой болезнью: он стоит перед лицом не только страдания, но и неизбежной смерти. В таких случаях вопрос заключается в том, как сообщить пациенту наше убеждение, что ничто из прошлого не утрачено, все сохранено и надежно сберегается словно в сейфе, в хранилище. Прошлое – самый надежный из модусов бытия. Что прошло, то сохранено и спасено нами в прошлом. Том «Современной психотерапевтической практики»{138} включает мое интервью с пациенткой восьмидесяти лет. Она заболела раком и не могла надеяться на исцеление. Этот факт, о котором пациентка была осведомлена, вызвал у нее депрессию. Я продемонстрировал этот случай студентам, присутствовавшим на моей клинической лекции по логотерапии. Наш диалог, в котором мои реплики были в чистом виде импровизацией, проходил так: