При Марии Медичи и Людовике XIII французское дворянство носило довольно простой костюм: черный полудлинный кафтан из бархата или шелка, с узкими рукавами или же в пышных буфах, широкие панталоны, оканчивающиеся кружевной оборкой; короткие охотничьи сапоги, большой воротник из дорогих брюссельских кружев и поверх всего черный плащ, который не снимался даже в салоне. На голове, причесанной а ля Чарльз Стюарт, носили высокую шляпу с развевающимися перьями. Оружие состояло из длинной шпаги, а в руках обыкновенно держали палку с золотым набалдашником. Самые счастливые и горделивые воспоминания дворянства соединялись с этим костюмом. Он напоминал о Генрихе IV, об отчаянной гугенотской борьбе, о той крови, которая была пролита за сохранение своих прав и привилегий, подавляемых хитрой итальянской политикой. Эта черная одежда служила также отличительным знаком приверженности Фронде, между тем как противную партию называли по любимому цвету Мазарини «зелеными».

Но под всесокрушающим гнетом королевской власти исчезли гордые аристократы. Их место заняли льстивые придворные. Вместе с ними появилась и новая одежда. Никто уже не одевался в черное, но покрой платья оставался все тот же. Мазарини, ум которого был занят столькими глубокими вопросами, некогда было придумывать новый покрой одежды. Реформы в государстве, обезоруживание врагов совершенно поглощали все его внимание.

С наступлением мира в обществе пробудилась жажда просвещения. Молодежь стала пробивать себе дорогу не мечом, а изящными манерами, привлекательным обхождением. Пошли в ход ученые, академисты, а вместе с ними и поклонение классическому миру. Роман «Клелиа» Гоноре Дюроре, «Гаргантюа» Рабле, элегии, сонеты и рондо Марота стали любимыми произведениями дворянства. А дом Рамбулье уже со времен Ришелье стал образчиком хорошего тона и вкуса. Посетители этого дома, как-то д’Обиньяк, Шаплен, Бальзак, Сен-Эвремон и барыни Скюдери, Севиньи, но более всего сама хозяйка, маркиза Рамбулье, ввели в употребление чрезвычайно высокопарный, надутый, риторический слог, как льстивый царедворец, так и заклятый враг правительства ловко скрывали свои чувства и убеждения под напыщенными фразами. Все наперерыв стремились щегольнуть так называемыми в то время «mots precieux». За изменением нравов и обычаев неизбежно должна была последовать смена костюма.

Королева-мать Анна Австрийская заметила наконец, к величайшему своему огорчению, что она становится с каждым днем все старее и старее. Так как все косметические средства были бессильны возвратить ей молодость, то она придумала другое, более действенное средство — омолодить своих двоих сыновей, короля Людовика и герцога Филиппа Анжуйского. С этой целью она вместе со своей доверенной фрейлиной, мадам Ловэ, придумала для них новый, в высшей степени моложавый и наивный костюм. Представьте себе подобное мужское платье: короткая юбка, не доходящая до колен, из голубого атласа, затканного серебром, собранная в пышные складки, наподобие нынешних кринолинов. К этому надевалась узкая маленькая курточка из розового, желтого или фиолетового атласа, также богато вышитая, с полудлинными рукавами, которая едва прикрывала тонкую батистовую сорочку с громадным жабо. На шею повязывался шарф из дорогих кружев. Длинные шелковые чулки завязывались около колен широкими шелковыми подвязками, называвшимися canons. Башмаки с бантиками, тоненькая шпага, берет с развевающимися перьями довершали костюм, который мог годиться разве только для балета или маскарада.

Теперь вся задача состояла в том, чтобы его величество согласился надеть этот костюм. Король Людовик XIV, хотя был еще девятнадцатилетним юношей и не выказывал ни малейшего желания принять на свои плечи тяжелое бремя управления государством, тем не менее уже успел продемонстрировать признаки глубокого ума, сильной воли и даже некоторой наклонности к деспотизму. Несмотря на свою молодость, он уже успел изречь знаменитую фразу «Государство — это я», которая заставила многих призадуматься и рассеяла последние надежды либеральной партии. Людовик XIV был умен по природе и одарен чрезвычайным тактом. Трагическая смерть Карла I, политические треволнения его собственной молодости заставили его преждевременно созреть и развили в нем замечательную проницательность и скрытность, о которой не подозревали даже и ближайшие из его придворных. В обращении его выказывались врожденное величие и достоинство, соединенное с обворожительной грацией, и вместе с тем он был инстинктивно величайшим врагом всего смешного. Поэтому новый способ выражения так же, как и новая мода, были ему весьма не по вкусу. Но мало-помалу ему внушили, что новая речь наиболее способна возбудить в окружающих то глубокое уважение и смирение, которое подобает оказывать его высокой особе и заглушить прежний революционный дух, а принятие нового костюма будет служить лучшим доказательством, что малейшие и даже причудливейшие желания монарха делаются непреложным законом в глазах его подданных. Таким образом задели его слабую струну. Король согласился примерить новый костюм, и когда увидел, что он чрезвычайно идет ему и особенно хорошо подчеркивает стройность его стана, то судьба новой моды была решена. Примеру короля последовал весь двор, а за ним и вся парижская знать. Надеть короткую юбку и появиться в доме Рамбулье стало необходимым условием для всякого аристократа. Дамы, разумеется, не могли отстать от мужчин. Невероятная роскошь туалетов, богатство обстановки, утонченность развлечений достигли в скором времени невероятных размеров. Вот картина «новой эры», которая была в полном разгаре весной 1658 года.

Двор вернулся уже из Сен-Жермена, где оставался один только принц Анжуйский со своими приближенными. Впрочем, его отсутствие было вовсе незаметно. Он не пользовался расположением своего королевского брата.

Людовик XIV занимал Лувр, а королева-мать — Тюильри, который в то время соединялся с первым только большой южной галереей павильона Флора. В этом павильоне после приезда двора находились королева Анна и Мазарини. Пятидесятишестилетняя дама была чрезвычайно сдержанна со своим духовным поклонником, а кардинал, со своей стороны, демонстрировал не меньшую холодность. Пять лет прошло с тех пор, как они имели последнее свидание наедине, которое было чрезвычайно тягостно для обоих. Только серьезные обстоятельства могли принудить их к новому свиданию без свидетелей.

— Хотя мы, ваше величество, — говорил кардинал, — ничего не упустили из виду, что клонилось к успокоению страны и примирению с нашими врагами, как внешними, так и внутренними, но, к сожалению, нельзя отрицать, что ваши жалобы на неблагоприятное положение дел совершенно справедливы.

— Необходимо прибегнуть к энергичному средству, чтобы устрашить внутренних врагов и укрепить монархическую власть.

— Я совершенно согласен с вашим величеством, но где найти это средство? Может быть, вы уже придумали что-нибудь?

— Вы почти угадали… Я жду только вашего одобрения. Мне кажется, кардинал, что ввиду такого серьезного вопроса, как благосостояние целого государства, нам следует забыть наши личные неудовольствия, отбросить эту холодность, которой я была невольной причиной и… с прежним доверием и дружбой, — при этих словах королева сильно покраснела, — приняться за обдумывание этого вопроса!

— Не знаю, к чему вы затрагиваете прошлое? — отвечал Мазарини сухо. — Мне кажется, что я не раз доказывал свою готовность служить вашим интересам, даже в ущерб своим собственным. Мариетта Манчини в монастыре, остальные мои племянницы выданы замуж за противников правительства, чтобы служить орудием примирения. Самоотвержение, которое я выказал, не может сравниться ни с какими дальнейшими уступками. Если ваше величество предложит мне план, который может устранить все затруднения, дать мир и спокойствие стране, то вам нечего сомневаться в моем согласии!