Кто-то твердил:

– Все вымрем, кто с голодухи, кто от холода. Все.

Кто-то, напротив, убеждал, что нужно вытерпеть до весны, там все наладится. Или хотя бы до Нового года. Что оставалось, кроме надежды, если в первой декаде декабря никакие карточки, кроме хлебных, не отоваривались совсем? Потому, когда во второй половине месяца кое-где начали выдавать буквально по стакану муки на иждивенца на целый месяц, это посчитали хорошим признаком.

Почему-то росла уверенность, что после Нового года все повернет вспять: и на фронте начнется наступление, и продовольствие подвезут. Откуда ленинградцам знать, что все выданное по карточкам во второй половине декабря взято из неприкосновенных запасов Кронштадта, что это корабли и форты Балтийского флота отдали свои скудные запасы умирающему от голода городу?

– По Ладоге возить начали! – заверяла очередь какая-то женщина.

– Чего? Ладога подо льдом уж месяц, – невесело усмехнулся старик.

– Вот по нему и возят. Как только толстый лед встал, так машинами и санями повезли. Из Кобоны к Осиновцу возят. Вот вам крест, возят! У меня зять отправился дорогу к Осиновцу строить. Ой, нельзя же говорить…

Очередь оживилась, подвинулась ближе.

– Ты расскажи, мы не выдадим. Расскажи, – просили люди.

– Да я что, я ничего не знаю. Знаю только, что дорогу по льду проложили и к Ладоге дорогу тянут.

– Про ледовую дорогу мы и без тебя слышали, да только где это продовольствие, если его возят?

И все же, несмотря на скепсис, на душе полегчало. Значит, не забыла страна о Ленинграде, о ленинградцах, помогает продовольствием.

– А что, может, пока сюда довезут, да пока все пересчитают, – сами развеивали свои сомнения люди. – К Новому году непременно должны прибавить по карточкам!

Надежда давала силы дожить до этого Нового года.

И вот еще сообщение: с 25 декабря увеличивают нормы по карточкам! Главное – хлеб, его будут давать даже иждивенцам по 200 г вместо нынешних 125! Про крупы и все остальное не вспоминали, эти карточки трудно отоварить, разве что использовать в столовых, а вот хлеб… двести граммов вместо ста двадцати пяти – чуть не в полтора раза больше! Это же почти объедаловка получалась.

Дома Женька и Юра немедленно отправились к карте на стене. Но даже самая большая карта Европы мала, чтобы на ней обозначить мыс Осиновец и благословенную Кобону, где, по словам женщины из очереди, целые склады приготовленных для Ленинграда продуктов.

Юрка разыскал карту Ленинградской области.

– Вот он Осиновец. А вот Кобона, это на другом берегу.

– Далеко от нас до Осиновца… – прошептала Женька.

Действительно, от Кобоны на восточном берегу, где то самое продовольствие, до мыса Осиновец казалось ближе, чем от самого мыса до Ленинграда. И дороги нет. Потому и везут так долго.

– Только бы успели до Нового года.

22 ДЕКАБРЯ, понедельник

Наконец-то обнадеживающая весть с ледовой дороги! 22 декабря в Ленинград доставлено 705 тонн продовольствия. Сколь значительна эта цифра, можно судить по такому сравнению: с начала работы трассы по 1 декабря, то есть почти за десять дней, по ледовой дороге завезено в город 800 тонн продовольствия. А тут за один день 705 тонн!

23 ДЕКАБРЯ, вторник

Ладожская трасса становится воистину Дорогой жизни. В этот день по ней завезено в Ленинград почти 800 тонн продовольствия.

Не случайно в постановление Ленгорисполкома об организации детских новогодних елок, принятое 23 декабря, включен пункт о том, что маленьких участников этих торжеств разрешается кормить обедами «без вырезки талонов из продовольственных карточек». Был в постановлении еще один специфически блокадный пункт: «Организация новогодних елок допускается в помещениях, обеспеченных бомбоубежищами на количество детей, присутствующих на елке». Для организации новогодних елок создана специальная комиссия.

24 ДЕКАБРЯ, среда

24 декабря Ленинградский горисполком разрешил разобрать деревянные дома и другие строения на дрова. Топлива так мало, что под угрозой оказалась даже работа хлебозаводов. В первую очередь разборка началась в Лесном порту, от которого до вражеских позиций, что называется, рукой подать. Территория порта обстреливалась почти ежедневно, и многочисленные строения (примерно 40 тысяч кубометров древесины) могли запросто сгореть. К счастью, выпущенные сегодня по Лесному порту 24 вражеских снаряда все до одного угодили в воду.

Елизавета Тихоновна умерла незаметно, просто похолодела, и все. Последние дни она с трудом поднималась, чтобы взять принесенный Юркой и Женей хлеб и глубокую миску супа на двоих с мужем. Раньше суп на всех варил под присмотром Станислава Павловича Юрка, Женя помогала. Особых сложностей в этой кулинарии не было – в горячей воде растворяли кроме хлеба все, что находилось в доме. Этого всего с каждым днем становилось все меньше.

После смерти Станислава Павловича Юрка принял обязанности шеф-повара и истопника на себя. Он разводил огонь в буржуйке, ставил воду, крошил хлеб и разливал варево по мискам. Было не очень честно, ведь в варево они крошили свой хлеб, а хлеб Бельских отдавали им. Но Женина мама кое-что приносила из больницы, к тому же пока оставались скудные запасы.

Егор Антонович целыми днями лежал под одеялом или сидел в кресле, мрачно таращась в стену. Когда они начинали есть, за дверью слышался стук ложки по столу и требование:

– Хлеба!

Елизавета Тихоновна суетилась в ответ:

– Сейчас, Егорушка, сейчас. Вот, кушай…

Почему-то Женьке казалось, что кушает только Егор Антонович, хотя испачканных ложек было две.

Она была права.

Пару дней после смерти Елизаветы Тихоновны Юрка честно носил Бельскому обе порции – за него и за умершую жену, ведь ее карточки пока действовали. Можно было бы и дальше скрывать, что соседки нет в живых, но Юрка делать этого не стал, если Бельский хочет, то пусть врет сам. Бельский не пожелал, он распорядился все сделать по закону, то есть карточку Елизаветы Тихоновны просто сдали, хотя могли бы пользоваться до конца месяца.

На следующий день, когда Юрка принес соседу половину миски супа и его 125 граммов хлеба, Егор Антонович сначала ничего не сказал, но почти сразу явился в их комнату и сурово спросил:

– Где хлеб, съели?

– Какой хлеб?

– Мой хлеб. Где половина моего хлеба?

– Я вам весь отдал, мы честно на три части поделили – по 125 граммов. На Елизавету Тихоновну же больше не получаем.

– Каких 125? А где вторая половина?

Юрка даже возмутился:

– Я кусок ровно на три части поделил, да еще из наших с Женькой суп сварил. Где я вам еще возьму?