Они скатились по лестнице кубарем и заперли свою дверь на два засова. Старуха спустилась следом и принялась вкрадчиво уговаривать открыть дверь:

– Я вам хлебца дам… У меня есть…

Женька с Юрой сидели, дрожа не от холода, а от страха.

Когда Капитолина наконец ушла, Юрка выдохнул:

– Баба-яга.

Женька прошептала:

– Может, она их съела всех?

– Нет, целые лежат. А вот карточки отоваривает. Одна за семерых кушает, конечно, у нее хлебушек есть. Надо завтра заявить.

Но заявить не успели. Беспощадное завтра перевернуло их жизнь окончательно…

Елене Ивановне не удавалось вырваться домой уже пятые сутки, шел бесконечный поток раненых, она не отходила от операционного стола. Не она одна, едва успевавший провести операцию хирург оставлял ей, как самой опытной операционной сестре, зашивать рану.

– Ну, дальше вы сами, – вздыхал он и, поправив очки, переходил ко второму столу.

Пока был жив Станислав Павлович, Женькина мама хоть и переживала за дочь, но могла оперировать сутками. Но когда дома кроме Женьки и Юры остался только Егор Антонович, который сам хуже ребенка, Елена Ивановна волновалась с каждым днем все сильней. Даже не днем – часом. Сердце ныло, словно предчувствуя беду.

Беда – это неудивительно, она вокруг, всех в свои тиски зажала смертельной хваткой, но не думать о дочери ежеминутно Елена Ивановна не могла. Что будет, если ей придется хотя бы через сутки ночевать в больнице? Запас продуктов иссяк давно, запас дров тоже. Все, что из последних сил натащил Станислав Павлович, уже сгорело в буржуйке, а чтобы разломать дубовый шкаф, нужны силы не Юры с Женей.

И за хлебом кому-то надо ходить… Сколько слухов о том, что детей убивают и даже съедают! А еще Таня на Васильевском, у которой не была уже месяц. Месяц для нынешнего Ленинграда слишком долгий срок. Кто знает, что там? Анна Вольфовна умерла, Таня уже второй месяц совсем одна, может, ей нужна помощь?

Выхода было два – отправить Женьку в детский дом, как поступали многие, кто находился на казарменном положении или работал далеко от дома, отвести ее жить на Васильевский или…

– Да, – вдруг объявила сама себе Елена Ивановна, замерев с иглой в руках, – так будет лучше!

Помогавшая ей медсестра усомнилась:

– Так, Елена Ивановна?

– Извините, я о своем. – Женькина мама снова взялась за иглу, чтобы закончить шов.

– Что-то не так? – К их столу подошел хирург.

– Нет, я просто подумала… Младшая дочь одна осталась дома, а старшая в другом конце города. Надо перевезти ее к нам, чтобы не мотаться на Васильевский, и за Женьку меньше беспокойства.

– Это верно, – согласился врач. – Вы совсем с ног валитесь. Заканчивайте и отправляйтесь домой, вернетесь завтра… – он вдруг махнул рукой, – во сколько сможете. Надеюсь, такого наплыва не будет.

– Спасибо.

– Чего уж там.

Елена Ивановна добрела домой едва живая от усталости, с трудом поднялась даже на второй этаж.

– Ой-ой… а как же я на Васильевский доберусь и там на пятый? – вздохнула она.

– Мамочка! – обрадовалась Женька и тут же скорбно сообщила: – Егор Антонович умер. И Ира Соколова. У них вся семья умерла. И … Петькины все. Мам, там у них Капитолина Антоновна… страшная такая… прямо Баба-яга.

– Егор Антонович и Петя умерли? А тетя Тося, Петина мама?

– У них все умерли. Капитолина Антоновна за них карточки получает и отоваривает, а их не хоронит, – пояснил Юра.

Елена Ивановна вздохнула:

– Сейчас многие так делают. Во многих семьях родственников не хоронят, и не на что, и ради карточек.

– Она нас съест! – вдруг мрачно заявила Женька.

Юра одернул подругу:

– Перестань! Она не людоедка.

– Да? А может, она по кусочку от Петьки и Нади отрезает и ест?

– Женя, перестань. Но осторожней быть следует. Сейчас опасно стало, не потому, что люди плохие, просто с ума от голода сходят.

– Как Самсонов?

Юрка был более практичным и сообразительным:

– Елена Ивановна, пойдемте, у нас еще кипяток есть, чаю попьете.

– А чай у вас откуда?

– Мы кору завариваем. Горько, но если привыкнуть, то даже нравится. Зато от цинги спасает. И кусочек хлеба есть.

Женина мама улыбнулась:

– Какие вы молодцы. Я вам подарки принесла, к Новому году дать должны бы, да вот выдали сейчас.

Подарками оказались две довольно большие конфеты и две небольшие мандаринки.

Женя рассмеялась:

– Спасибо, мамочка! Вот и мы с Юркой мандаринов поедим.

Еще Елена Ивановна принесла хлеб, крупу и даже немного сахара. Сахар был коричневый, но настоящий, одним куском. Женя сразу подумала, что если его лизать, то куска надолго хватит. А еще шоколад американский, тоже большой кусок. Он горький, зато сытный и полезный.

Немного передохнув и отогревшись у чуть теплой буржуйки, Елена Ивановна сообщила:

– Меня до завтра отпустили, почти на сутки. Только утром на смену. Хочу на Васильевский сходить, Таню убедить к нам перебраться. И ей легче будет, и вам спокойней.

Хотелось сказать, что это вряд ли, но Женька горячо согласилась:

– Давай, позовем. Только как ты сходишь, ты вся вон засыпаешь.

– Ой, правда глаза слипаются. Четвертый день сплошные операции, на ногах не держусь. Но идти надо, кто знает, как она там и когда удастся вырваться еще. Надо бы раньше сходить, чтобы на нее карточки здесь получить, да не могла…

Глаза действительно слипались.

– Елена Ивановна, вам нельзя одной. Мы с вами пойдем.

– Я только чуть-чуть посплю… – голова Елены Ивановны не успела коснуться подушки, а глаза уже закрылись.

Она не слышала, как Женя и Юра подняли ее ноги на кровать, даже стащили валенки, укрыли потеплей, как Юрка растапливал буржуйку остатками дров, как потом дети советовались, что делать. Будить заснувшую женщину не хотелось, Женя вздохнула:

– А не разбудим, винить будет, что сходить не смогла. На Васильевский далеко идти, едва до комендантского часа туда успеем, а как обратно?

Девочка была права, в зимнем стылом Ленинграде светало поздно, а темнело рано. Это летом почти всю ночь светло, а зимой сумерки и днем.

Они попытались разбудить, но Елена Ивановна только бурчала, мол, сейчас, сейчас… А когда проснулась, даже выговорила:

– Что же вы не разбудили? Я не успею туда и обратно до комендантского часа съездить! Трамваи плохо ходят.

– Мам, а давай мы с тобой пойдем, а обратно завтра утром. Ты прямо в больницу, а мы домой.