мы тебя вчера! Братуха ствол взял, ну и поехали с ним со стволом в багажнике, а тут менты! Чей ствол? Ну, мы тебя не сдали. Пришлось откупаться, бабла отдали нормально. И ствол. Когда деньги вернешь?

– Какие деньги? – удивился я.

– Задаток, бля! Ты че, не понял? Мы ментам за тебя заплатили! – сделал он ударение на «тебя». – Ваще без бабок остались! Скажи спасибо, что всей суммы с тебя не требую!

– Спасибо, конечно, но зря вы вот так вот! – сказал я с намеком, циклодол придавал мне наглости.

– Эй! Ты че?! Ты че сказал, бля?! – Он сморщился, как будто засунул в свой долговязый рот лимон, даже встал с кортов и сжал свои большие кулаки.

– Ладно, ладно, извини! – Я поднял обе руки открытыми ладонями к нему, как делают это, встретив диких туземцев.

– Извини, бля! – передразнил он меня, но кулаки разжал. – Деньги неси!

– Хорошо, принесу. Но попозже – сейчас нет, – сказал я, спускаясь по ступеням спиной вперед.

– Давай, не тяни, а то потом больше должен будешь!

Я вышел из парадняка и рассмеялся, приняв решение, что без крайней надобности в этот двор я ни ногой. К Моллю я даже заходить не стал, сообщив результат по телефону, бросил трубку, не дожидаясь его матерного визга. Недели через три мы с братом случайно встретили Васю у метро.

– Эй, бля, иди сюда! – сказал он, хрустнув кулаками. – Где мои бабки?!

Угрозы в его голосе было мало, больше понтов – с ним была девка. Я растерялся, не придумав с ходу отмазку. Вмешался брат:

– Вообще-то, Вася, ствол Саши Лебедева был, но брат пока ничего не знает.

Вася ненадолго задумался, потом криво улыбнулся и хлопнул меня по плечу.

– Ладно, я сегодня добрый, прощаю!

Когда мы отошли, брат задумчиво произнес:

– Надо было тебе сразу сказать, чей ствол.

Мы переглянулись и рассмеялись.

Сев в электричку, мы сразу открыли портвейн и закинулись циклом, правда, до этого подробнейшим образом допросив Молля, куда и как добираться. Но по прибытии к месту назначения нам это не понадобилось. Чуть отойдя от станции, мы, уже пьяные, разлили по пакетам клей.

– Молль, куда идти? – спросил брат, облизывая пересохшие губы и сильно выкатив глазные яблоки.

– Туда! – махнул Молль в неопределенном направлении пакетом с «Моментом».

Туда и пошли. Долго шли вдоль рельсов, вдыхая ароматный клей. Но вот наконец мы сворачиваем на тропинку. Оказавшись в своей стихии, в знакомом лесу, Молль даже немного трезвеет, рот его растягивается в улыбке, а глаза становятся чуть шире. Он тычет длинным носом во все стороны и рассказывает:

– Вот там советская дивизия стояла. – Он называет количество солдат, еще какие-то цифры, названия, но все это вязнет в клее.

Брат, не слушая, периодически переспрашивает: «Куда?» Молль ведет. Повсюду видна работа следопытов. Разрытые траншеи и ямы, вокруг которых небрежно раскиданы ненужные кости и разбитые черепа, вперемежку с этим полусгнившие башмаки и в большом количестве масса рваного железа: от снарядов до касок. Все это торчит из-под подтаявшего снега. Выглядит так, будто разбомбили военное кладбище.

– А там я год назад Мосина поднял! – Молль тычет рукой в разные стороны, хвастаясь. – А там тротила шашек десять! А там в 91-м чувак взорвался! Ха-ха!

Молль почему-то смеется, и мы видим в отдалении столбик с табличкой и повешенным на него пластиковым венком.

– Вообще, тут погибнуть как два пальца! Либо подорвешься, либо конкуренты пристрелят! Ха-ха-ха! – он опять ржет, и на лице его счастье.

– Молль, когда уже придем? – раздражается брат.

– Сейчас, сейчас, вон через овражек переберемся и будем на немецких позициях! – «На немецких позициях» он произносит так, будто за овражком земля обетованная.

– Так, нужно найти место для ночлега, – говорит Молль, когда мы перелезаем через овраг, на дне которого снега еще по колено.

Мы же с братом сразу садимся на рюкзаки и уже спокойно, без спешки дышим из пакетов. Молль бегает радостно по этой бугристой, разрытой местности, как будто домой вернулся, ей-богу! Немецкие позиции перерыты еще более тщательно. Видны даже свежие ямы. Копателям повезло – почва песчаная. Без моллевской болтовни и от размеренного дыхания наконец-то появляются почти осязаемые галлюцинации. «Момент» любит тишину и сосредоточенность. Вокруг ходят толпы немецких солдат. Бесцельно и тихо. Один особо наглый в каске и с термосом для награбленного на плече садится перед нами на корточки и, улыбаясь, что-то говорит на немецком. Говорит тихо, издалека, как сквозь вату – галлюцинациям положено быть тихими. Тихими.

– Нашел! – орет Молль издалека. – Отличное место, идите сюда!

Немецкие солдаты от этого крика кто куда: кто в яму, кто в кусты, а кто просто в воздухе растворился. Недовольно ворча, идем к Моллю. Чем ему больше других понравилась именно эта яма – непонятно. Но он улыбается, натягивая кусок брезента и расширяя саперной лопаткой вход в новоиспеченную землянку, делая его более горизонтальным.

– Сид, выгреби снег! – говорит он мне и передает лопату.

Вместе со снегом выгребается пара, кажется, берцовых костей. Брат сидит на рюкзаке рядом и наблюдает.

– Сид, пить охота, достань портвейн, – говорит он.

– Бросай сено, неси пистолеты! – ворчу я.

Разливаем портвейн. Сушняк он не глушит, но приятно звенит в голове в помощь колесам и клею.

– Молль, воды надо, – говорю я, чмокая портвейновой сладостью.

– Можно туда, к болоту, сходить, там ручей, а можно снег растопить.

– Далеко до болота?

– Это рядом с линией фронта, недалеко от того места, где мы проходили, где венок висит, но можно срезать…

– Давай снег топить, – прервал брат Молля.

– Пойдем за хворостом? – Молль достал топорик.

– Может, уже и ты что-нибудь сделаешь? – спрашиваю я брата, наблюдая, как он подливает в пакет клея.

– Я вещи посторожу! – нагло ухмыляется он.

Костер долго не хотел разгораться. Умелому в походных делах Моллю мешало уже сильное опьянение.

– Молль, не тупи! – орал на него брат, когда тот с открытым ртом, из которого капала слюна, расширенными зрачками смотрел, как огонь, сжирая тонкую черточку спички, тихо крадется к пальцам.

Даже после того как все-таки стараниями уколешенного Молля костер получился, он затухал несколько раз от его углюченной руки. Темнело. Допив портвейн, уткнулись в пакеты. Зашептали, каждый со своими видениями. В сумраке они становятся ярче и реалистичнее. У меня все то же – солдаты Третьего, чтоб его, рейха. Только рожи теперь все знакомые. Вон Чинарик кашу из котелка жрет, а вон гопота дворовая в касках траншею копает. И все ближе и ближе вместе с сумерками наваливается на нас огромная, чудовищная бронетехника высотой с верхушки деревьев. Когда брат, ощутив