— Покажи, — коротко выдохнул бывший командир взвода аэродромной охраны.

Библиотекарь указал на стопки. Офицер пробежал взглядом по корешкам.

— Ни одной по военному делу, ни одной по географии, по геологии и каким бы то ни было прикладным дисциплинам. Это не случайная находка, их нарочно выбирали на продажу. Мразь! — новоявленный шериф сжал кулаки. — Эти книги побывали в руках людожегов, а потом они продали их нам за коней.

У нас в самом Трактире отряд врага! — голос лейтенанта гулким эхом отражался от каменного свода. — Караул, в ружье! — Он кинулся к выходу.

— Тимур ушел, едва расплатившись, — вслед ему прокричал Хранитель Знаний, отлично понимая, что они уже безнадежно опоздали. И в голове его снова мелькнуло имя, которое молодой караванщик почти шипел: «Лешага!»

* * *

Лил повернулась и открыла глаза.

— Вставай, — тихо проговорил Леха.

— Куда? Зачем? В такую рань?!

— Так и задумано. — Он забросил вещмешок за спину. — Давай скорее, пока не рассвело.

— Что за спешка? — девушка протерла глаза. Безумно не хотелось вставать.

— Сейчас на посту Марат, он нас выпустит. — Воин уже сворачивал одеяла.

— А почему тогда другие спят? — Лил зябко поежилась.

— Потому что идем только мы и Стая.

— Но как же, ведь… — ей на плечи опустилась куртка, и Лешага, не мешкая, поднял ее за руки.

— Пошли.

Сохатый дернулся, пытаясь вырваться из ловушки. Будь сейчас в его распоряжении нормальное человеческое восприятие реальности, он бы, пожалуй, сумел верно оценить ситуацию, ощутить, что повреждения минимальны, и понять, что угодил между двух поворачивающихся на осях досок. Впрочем, стоит отметить, что будь на месте незваного гостя обычный человек, он бы, скорее всего, упал головой вниз. Но суть была не в этом. Брат Старого Бирюка по-звериному дергался, пытаясь вырваться из ловушки. И чем больше дергался, тем сильнее доски смыкались. Человеческий ум легко мог установить местоположение закопанных осей, на которых они вращались, и постараться отрыть, чтобы тем самым освободиться. Но ему было не до того. Он видел ненавистного человека пред собой и желал только одного: его скорейшей и неотвратимой смерти. Он скалился, рычал, щелкал зубами, не в силах дотянуться до врага. Он не помнил, почему это существо его заклятый враг, но ненависть переполняла сердце, невозможность атаковать взрывала мозг. А враг между тем наклонился, сел подле него как ни в чем не бывало и начал рассматривать, глумливо радуясь своей победе.

«Сейчас убьет, — мелькнуло в голове. — Убьет, и тогда я не смогу убить его».

От этого стало бесконечно тоскливо. А ненавистный враг посидел, внимательно и с интересом разглядывая поверженную жертву. Проскрежетал что-то голосом, один звук которого вызывал шум в голове. Затем тяжело вздохнул и ткнул двумя пальцами в шею, чуть выше ключицы.

И свет померк перед глазами.

Сохатый пришел в себя под землей. Все тело ломило, точно каждую его клеточку дубасили маленькими железными молоточками, не сильно, но очень больно и настойчиво. В руке его была зажата чужая ладонь, а в голову лезли странные нелепые образы.

Он, едва не захлебываясь, бултыхался в огромных волнах, и те несли его на каменную скалу, а рядом пытался выплыть еще один мальчишка… Он старался вспомнить: кто это? И вдруг, с ужасом, вмиг превратившимся в клокочущую ярость, узнал врага, совсем маленького, но врага.

Но ненависть внезапно отступила, будто очередная волна смыла ее бесследно. Опустевшее место вдруг заполнилось беспокойством: «Ведь утонет же! Утонет, как все, кто пытался спастись с базы на стареньком автобусе». Он вновь живо увидел тот миг, когда волна догнала жутко вонявшую бензином железную коробку и саданула по ней, переворачивая вверх колесами и сбрасывая с дороги. В ушах стоял вопль отчаяния десятков разрозненных голосов, слившийся воедино. А потом мутная волна понеслась уже поверх лежащего на боку автобуса, выдавливая серые от пыли окна.

Дальше как будто последовала вспышка. Сколько раз он потом ни пытался вспомнить тот момент, всегда было одно и то же: яркая вспышка, и они плывут. Только они вдвоем. «Должно быть, кто-то нас вытолкнул, — думалось ему каждый раз, когда мысль возвращала его в Тот День. — Вытолкнул, а сам не успел. Должно быть, родители, кто же еще?» — их, как ни старался, он вспомнить не мог, и это очень угнетало. Значительно больше, чем волны, несущие двух продрогших, измотанных мальчишек на хмурые, точно изготовившиеся к бою скалы.

Сохатый вдруг ощутил, что помнит дальнейший ход событий, и сердце его заполнилось радостным предчувствием: «Сейчас появится! Появится и спасет, вытащит, как щенков из канавы, ну вот же, вот!»

И он действительно возник, будто ниоткуда, скользнул на каменный уступ, мимо которого с рокотом мчала темная вода, ухватил за шиворот, словно клещами, и вырвал из бурного потока в тот самый миг, когда казалось, что тело уже чувствует клыкастую поверхность гранита. А затем легко закинул их обоих на плечи и потащил наверх по узкой тропке, едва заметной среди глыб, быстро и ловко, словно ящерица.

— Куда их? — спросил кто-то рядом, когда все трое оказались в безопасности.

Мальчишка этого не знал, но чувствовал, что вода сюда не придет, и самое страшное позади.

— На Заставу, куда же еще!

— Как скажешь, Седой Ворон.

— Отдайте их женщине из пришлых, у которой еще маленькая девочка. Они вроде погодки.

— Будет сделано.

Кто-то подхватил их на руки. Они уцепились за его шею, так что оторвать детей от себя даже там, на Заставе, было не так просто. Совсем юная женщина с дочкой, испуганно хватавшейся за ее юбку, хлопотала над ними, заворачивая в одеяла, поднося чашки с горячим травяным настоем.

Ему почему-то вспомнился этот терпкий вкус, и как потом тело вдруг расслабилось и обмякло, сбрасывая рассыпавшуюся в пыль неподъемную плиту нечеловеческой усталости. Он почувствовал, что абсолютно счастлив, и больше такого не чувствовал никогда.

Сейчас он лежал, вцепившись в ладонь, и эта ладонь согревала и придавала смысл никчемной вроде бы, но, оказывается, такой ценной жизни. В голове мутилось, в груди ворочался тяжелый комок, все ближе и ближе подкатывая к горлу.

— Вернулся в себя, братец? — послышался сверху знакомый голос.

Сохатый попытался открыть глаза, но каждое веко, кажется, весило столько, что удалось лишь пошевелить ресницами.

— Вернулся… — голос был чуть слышным, но умиротворенным. Твердая, словно вытесанная из камня ладонь приподняла его затылок, и губы почувствовали край глиняной чашки.

— Это тебе поможет. Давай, пей!

Он сделал глоток, и гортань ощутила знакомый терпкий вкус. Судорожно хватаясь за уплывающее сознание, он выдохнул самое важное, что вдруг яркой вспышкой осветило мозг: