— Янусь?

Я не поблагодарила за поздравление. Даже не протянула руки. И, еще хуже, нарочно перехватила поводок двумя руками. Старая колли только хвостом виляла, изъявляя радость от встречи. Березов, продолжая протягивать мне букет, нагнулся потрепать собаку за ухом.

— Вячеслав Юрьевич, не видите разве, что у меня руки заняты?

Он поднял голову. Темные волосы запорошило снегом. Ему шла седина. Да, я так и подумала тогда. И задавила в себе желание поднять руку и стряхнуть мокрые снежинки с его волос.

— Кто такой Вячеслав Юрьевич? — строго переспросил Березов. — Я такого не знаю. А ты знаешь?

Если мои щеки и пытали, то только из-за холода. От лица отлила вся кровь. Березов сверлил меня взглядом.

— Ты-то меня за что так? Что я тебе сделал плохого, девочка?

«Девочка…» Он будто выплюнул мне в лицо это слово, точно какое-то страшное ругательство. Или даже проклятие! Я зажмурилась и осталась стоять с закрытыми глазами.

— Яна, не смей реветь!

На сей раз он колошматил меня по спине букетом, и я чувствовала уколы шипов даже через целлофан, даже через мех… Как же так? Похоже, шипы вышли из самого сердца, потому что ощетинилась я. Букет не имел к моей боли никакого отношения. Виноват был тот, кто его держал…

— Яна, я купил тебе платье! Как и обещал.

Откуда в его голосе столько радости? Сдался ему мой день рождения! Не было его целых два месяца! Ну кто просил его приезжать и именно сегодня?

— Ну кто тебя просил реветь? В такой день! — он ткнул меня букетом в меховую грудь. — Держи свои цветы!

Я схватила букет, и собака задрала морду — не полюбоваться розами, а потому что я до предела натянула поводок. И так же гудели от напряжения мои нервы. Звенело в ушах. Я думала, что сейчас грохнусь в грязный сугроб. В обморок.

— Яна, дома распакуешь. После школы.

Он как-то умудрился сунуть мне пакет под мышку.

— Иди домой. Вся мокрая уже.

И стер мягкой горячей ладонью противный снег с моего лица.

Сердце подпрыгнуло к горлу. Я не могла вздохнуть — точно проглотила огромный снежок.

— А вы? — прорвался сквозь снег мой хриплый голос. — А ты? — быстро поправилась я.

Его губы дрогнули, и следом задергалась щека. Я снова подавилась снегом… Ледяным, горячим, колким… Горло нещадно саднило, но я боялась кашлянуть.

— Не хочу раздражать твою мать, — дядя Слава тоже хрипел. — Ей сейчас и так плохо. Без меня. Не надо добавлять негатива.

О чем он сейчас подумал? О том, что было б, если бы мои пуговицы расстегнул действительно он? Да так и было: я же для него влезла в эту блузку и от нервов даже не заметила, что та трещит по швам.

— А что я скажу родителям про цветы? — испугалась я нового скандала.

Березов приехал в такую рань ради меня. Может, он не знал, во сколько я гуляю с собакой, но точно знал, когда у меня начинается школа. В тот вечер он ушел от нас в половине двенадцатого, когда мама заорала, что, если мы не закруглимся с математикой, я просплю первый урок. Березов приготовился стоять под нашими окнами полчаса. Для чего? Чтобы подарить дурацкое платье?

— Правду скажи, Ян…

Он очень осторожно коснулся моего плеча. Или нет? Разве можно почувствовать крыло бабочки сквозь длинный меховой ворс, а именно таким невесомым было прикосновение пальцев Березова.

— Нам нечего скрывать. Верно? Или есть чего?

Мое сердце остановилось. «Бум-бум» прозвучало только в ушах, не в груди. О чем это он? Неужели почувствовал тогда, как меня трясет в его объятьях?

— Как я тебя через год поздравлю правами, если ты не ездишь? Поедем покатаемся?

— Сейчас? — совсем растерялась я.

— Нет, Яночка. Как-нибудь. А то так все забудешь. Может, в субботу приеду. Если уговорю твоего папу. Ну, иди домой. Собаку заморозишь, — и он снова потрепал колли по холке и та радостно лизнула ему руку. — Хорошо тебе отметить.

И снова посмотрел на меня.

— А мы не отмечаем, — не узнавала я свой голос.

— Как так? — теперь растерялся дядя Слава.

— Ну… Не хочется как-то…

— Ян, это жизнь. Просто жизнь. Смена поколений. Ты должна радоваться, пока живешь, пока тебе семнадцать. Вот где мои семнадцать лет? — пропел он вдруг. — На Большом Каретном… Ну, улыбнись. Я ехал за твоей улыбкой. Ну что это за праздник с кислой миной, а именинница? Давай, пошли папу за шампанским и празднуй…

— А давай мы сегодня покатаемся? Первый раз по снегу. Я совсем не хочу шампанского.

Дядя Слава нахмурился.

— Яна, сегодня твой день рождения. А я могу не сдержаться — ты два месяца не держала в руках руль.

— Ты никогда на меня не кричал.

— Кричал. Еще как кричал. Ты просто не слышала, — улыбнулся он. — Я бы лучше тебя в ресторан отвел. А то закроешься в комнате. С тебя станется.

И он вздохнул, очень тяжело и громко.

— Пошли тогда в ресторан, — пролепетала я.

Он снова улыбнулся и тронул помпон под моим подбородком.

— Чтоб твоя мать подавилась, сидя со мной за одним столом?

Он не убрал руки, и я вся сжалась — так сильно, что шуба стала велика.

— А мы пойдем одни. Меня отпустят. Мама успокоилась, — врала я, чувствуя, как лопасти пропеллера, запущенного в моей груди, ломаются о ребра, причиняя нестерпимую боль.

— Да неужели? — усмехнулся Березов. — Не верю!

— Да! — нервно закивала я.

Тепло, так что шарф я не надела, и сейчас мой ледяной подбородок скользнул между помпонов прямо в пальцы Березова. И тот поймал его, точно иначе не мог удержать мой взгляд. Сейчас что-нибудь как ляпнет! Уж лучше буду первой!

— Я тебе позвоню, во сколько меня лучше забрать, — Господи, что я несу! Меня мама никуда не пустит с ним! Ни за какие коврижки! — А лучше сама приеду куда-нибудь, а то тебе из центра долго добираться.

Нельзя было по зимней жаре надевать шубу. Спина стала мокрой, подмышки тоже, и даже нос вспотел.

— Только папе ничего не говори, — мой голос дрожал. — А то он обидится. Он сам хотел, чтобы мы куда-нибудь сегодня пошли, но я не хочу быть сейчас с родителями.

— Яна, — голос Березова сел. Глаза потемнели. Но я выдержала взгляд. — Ты мне сейчас врешь?

— Нет, — я сумела сказать это твердо. — Почему я должна врать? Я даже на Новый год ушла к Алле. Не хочу быть с родителями. Все время думаю о бабушке.

— Я в курсе.

Он в курсе? Они что, на работе меня обсуждают?

— Давай я уж сам поговорю с Катей.

Я сжалась еще сильнее — уже на целых три размера. До детского варианта.