— Дай посмотрю. — Он взял ее руку в свою. — У тебя руки слишком мягкие.

Поплевав на пальцы, он потер пальцы Софи.

— Просто плюй на них, — сказал он. — Помогает. Вот. Это только для питья. — Он протянул ей жестянку, до половины заполненную водой. — Дождевая вода. На ожоги я ее тратить не могу. И всю не пей.

Софи сделала глоток. На вкус вода была ржавой, но вполне сносной.

— Сиди здесь, — велел Маттео. — Я сделаю тебе вилку.

Маттео разорвал тушку голубя, вытащил вилочковую кость, а затем еще одну длинную кость из ноги птицы.

— Передай мне чайник, — сказал он.

Не боясь кипящей воды, он обмакнул кости в чайник, посыпал их золой и принялся их отскребать.

— Зола все равно что мыло, — пояснил он.

— Правда? — Софи взглянула на его лицо, которое было черным от грязи. — Может… мыло все же лучше?

— Увидишь, — бросил он, не прерывая работы. — Я прав.

И он был прав. Вскоре кости засверкали белизной. Тут он вытащил из кармана бечевку.

— Бечевка — единственная вещь, которая никогда, никогда не бывает скучной. Бечевка — и птицы.

Он связал кости вместе, обмотав бечевку восьмеркой.

— Вилка! — сказал он. — Voila[24].

Почти весь следующий день Софи проспала, а когда проснулась, обнаружила, что идет дождь. Ночью он усилился и сменился грозой. Софи считала секунды между молнией и громом: одна, две — бум! Она не отваживалась подняться на крышу. На следующий день погода не улучшилась. Чарльз позаимствовал какой-то плащ не по размеру и пошел искать адвоката.

— Я буду следить из окна, если позволишь мне посидеть у тебя в номере, — сказала Софи. — Возвращайся поскорее, хорошо? И не попадись.

Она потрепала его за рукав, который был заметно коротковат.

— Не попадусь. А ты, Софи, не выходи из этой комнаты, — сказал Чарльз. — Только при крайней необходимости. Если захочешь в туалет, используй горшок. Я не хочу, чтобы тебя увидели другие постояльцы.

Весь день Софи сидела у окна в номере Чарльза с чашкой какао в руках и наблюдала за происходящим на улице. Она искала глазами полицейских и виолончелистов. Мимо почти никто не проходил, а проходящие были надежно скрыты зонтами. Софи навострила уши в надежде услышать виолончель, но в конце концов голова у нее загудела от реквиемов, которые стали мерещиться ей в грохоте каждого конного экипажа. Каждые несколько минут она скрещивала пальцы на удачу.

Какао покрылось пленкой, а потом совсем остыло. Софи этого не заметила. Дождь никак не переставал.

Когда Софи легла в постель, дождь лил как из ведра. Она снова проснулась, когда часы пробили два, а ливень сменился моросью. Облака то и дело набегали на луну, поэтому лунный свет проникал в ее номер прерывисто, словно выстукивая азбуку Морзе.

Откинув одеяло, Софи спрыгнула с кровати. Она была бодра, словно днем. Она натянула чулки, поверх них брюки, а потом надела два джемпера. Отрезав кончики чулок, она закатала материю, чтобы обнажить пальцы. Выбравшись из окна, она не стала его закрывать, поэтому на кровать упали первые капли.

Маттео сидел скрестив ноги у костра, прислонившись к самой большой из труб. В одной руке у него был нож, а в другой — что-то розоватое, подозрительно похожее на освежеванную крысу. Софи засвистела, он бросил эту штуку в угли и подбежал к краю крыши, чтобы перевести Софи по веревке.

Когда они подошли к костру, крыса дымилась. Маттео выругался.

— Ach. Крысы и так невкусные, а подгоревшие крысы — просто гадость.

— Какая крыса на вкус?

Маттео сел на крышу и потянул Софи за собой.

— Садись. Я не думал, что ты придешь в дождь. Крыса на вкус… как еж.

— Ежа я тоже никогда не пробовала.

— А кролика?

Он бросил мешок ей на колени и натянул другой себе на плечи.

— Да, кролика я пробовала.

Мешок был мокрым, но Софи ничего не сказала. Она видела, что его мешок промок еще сильнее.

— На кролика крыса не похожа, но при этом и не не похожа. Вот. Попробуй сама.

Софи взяла крысу, понюхала ее. Запах был не слишком заманчивым.

— Но мне тоже оставь, — сказал Маттео. — Больше половины. Я тебя крупнее.

— Это завтрак? — спросила Софи. — Или… ужин?

— Это обед. Позавтракал я, когда проснулся. Ну, вроде того.

— Когда это было? — Софи откусила кусочек от крысиного бедра. На вкус крыса была как уголь и конские хвосты. Софи с трудом проглотила мясо. — Пожалуй… неплохо. Держи. Она твоя.

— Не знаю. На закате. Около девяти часов. — Маттео принялся разрывать крысу зубами. — Ужинаю я в пять часов утра. Если ужинаю вообще.

— Ты ужинаешь не всегда?

Маттео пожал плечами.

— На этой неделе с едой туговато, — сказал он. Вблизи его лицо казалось напряженным и осунувшимся. — Я устал. Пожалуй, тебе лучше не задерживаться.

— Мне так жаль! — Софи молча себя отругала. — Мне стоило захватить еды. — Она забыла, что он может быть голоден. — Я не подумала об этом. Но прошу тебя, Маттео, разреши мне остаться. Я должна послушать снова. — Ее кожа горела, как горела всегда при мысли о матери. — Пожалуйста.

— Хорошо. — Маттео лег на спину и стал смотреть на звезды. — Но я слишком голоден, чтобы говорить.

— Почему сегодня хуже обычного?

— Почему? — Он приподнялся и недоуменно посмотрел на Софи. — Льет дождь! Это же очевидно.

Софи тоже легла, немного поодаль от него. В лунном свете лицо Маттео было цвета старого снега.

— Под дождем охотиться сложнее? — спросила Софи.

— Да. Птицы прячутся на вокзале. Люди закрывают окна на ночь. Даже с подоконников ничего не стащить.

— Что же ты ел?

— Я съел чайку во вторник. Ее принесло грозой. Она все равно была уже полумертвая. На завтрак поймал лазоревку. Мне было ее жалко. Они мне нравятся — живыми, конечно. Есть их мне не слишком приятно. К тому же мяса у них маловато, а ощипывать их долго.

Софи не верила своим ушам.

— И все? За три дня?

— Oui. Точнее, non. В воскресенье я съел сахарную тросточку. Анастасия и Сафи оставили ее мне на дубе возле оперы. Думаю, она была для меня. Если нет, то не мои проблемы.

— Кто они такие? — спросила Софи, перевернувшись на живот. — Анастасия и… Как зовут вторую?