– Окстись, родной. Я в партии не состою, какой выход?

– Такой. Ты в близких с Головиным, верно?

Верно. Генерал-лейтенант госбезопасности Дмитрий Петрович Головин – главный советник генерала Рафиката, и одновременно – главный по всем антитеррористическим действиям, которые мы проводим в этой стране с ведома иракцев или без ведома. На него у меня и в самом деле есть выходы – и водочные, и денежные.

– В каких близких? Ну, водку привожу, хлеб черный. Селедочку. И что с того? Ты же знаешь, какое у нас начальство. Подай – принеси – пошел вон.

Борек кривится:

– Помню. Но выхода у тебя нет – придется пробиться.

– Отдай СВР. Это их хлеб.

– Не могу.

– Почему?

– Потому что в СВР сидит американский агент. На самом верху.

О как…

Интересно, почему я не удивлен? Хотя – после предательства и побега Потеева – тут нечему удивляться. Отец – Герой Советского Союза, а сын – изменник Родины. Здорово просто. Мы и американцы заигрались в эти игры, вербуя и перевербовывая друг друга. Хотя, если так вдуматься, это не более чем способ оправдать собственное существование. Не более того.

– Санек. Ты соображай. Если я чем-то тебя огорчил в прошлом, этого все равно не исправишь. Прощения просить не буду – лишнее это, знаю, что не простишь. Но мы на одной стороне, и ты, и я – боремся с терроризмом. Так если ты не хочешь помочь себе самому – помоги своей стране…

Да нет, Борек, на разных. На разных мы с тобой сторонах, как ни крути. Твоя родина – не Россия, а Израиль, и потому мы на разных сторонах. Ты и твои шефы – отлично понимаете, что только братоубийственная война по периметру способна отвести от Израиля прямую и явную угрозу. Вы и делаете все, чтобы это было, не считаясь ни с чем. А вот нам нужен мир. Тот мир, который припрет вас в угол…

– Ты еще скажи, что у нас с тобой одна родина, – мрачно говорю я.

– Я помню Россию. И многие в Израиле помнят Россию.

Ага. Свежо предание…

– Ладно, – решаюсь я. – Допустим, я выйду наверх с твоим предложением. Ты понимаешь, что пока что все это – не более чем туфта. Фикция. Слова, не подкрепленные ничем. Если я приду и скажу, что тут есть один такой товарищ, который хочет сдать американскую разведсеть, – в лучшем случае меня вышибут с работы и лишат допуска. В худшем – запрут в дурку. Такие вещи на словах не делаются, понимаешь? Дай мне подарок.

Борек улыбается:

– Вопросов нет. Мои шефы, как ты их называешь, – все это продумали.

И опять мне в руку ложится телефонная карта памяти размером с ноготь. Старая добрая шпионская игра…

– Что там? Есть что-то конкретное или выборка из газет?

Борек улыбается:

– Есть. В основном банковские переводы и счета. Они на офшорки, но вы разберетесь. Что дальше делать – решите сами…

Голова болит. Но раскисать – не время, совсем не время.

– Мне потребуется время. Как минимум неделя.

– Вопросов нет. Но лучше поторопиться, ситуация может измениться в любой момент.

Оп-па… Вот ты и киксанул[18], друг мой. Это ты уже сказал совершенно лишнее.

– Такие дела быстро не делаются. Неделя.

– Хорошо, – сдается Борек.

– Теперь. Какие у нас гарантии того, что вы второй раз не подсунете нам липу?

– Гарантии? – Борек пожимает плечами. – Мы же даем вам сейчас качественную информацию. И будем давать дальше. Государство Израиль рассчитывает на то, что канал, который выстраиваем сейчас мы, будет работать длительное время и в интересах обеих сторон.

– Так ты все-таки из МОССАДа.

Борек разыгрывает пантомиму – брови вверх, невинное выражение лица, пожатие плечами – мол, конечно, все это понимают, но зачем говорить об этом вслух.

– Скажем так, меня попросили помочь своей стране. И я согласился…

– Ладно, помощник. – Я, кряхтя, встаю. – Теперь надо выбираться отсюда. Меня наверняка уже ищут.

– Все продумано. И еще…

Борек достает из кармана пачку фиолетовых пятисотевровых банкнот. Эх, отмотать бы десять лет назад, тогда это были деньги. Сейчас же…

– Это что?

– Задаток. Мы считаем, что человек должен быть лично заинтересован в том, что он делает…

Выражение лица у Борька такое, что охота дать в морду, да так, чтобы с копыт слетел и кровью харкал. Мол – мы же знаем, ты за деньги продаешься, так чего же ломаться. Давай, бери, и покончим с этим побыстрее.

Я, улыбаясь, беру пачку банкнот. Разрываю банковскую обертку, но не швыряю их ему в лицо, как вы, наверное, ждали, а делю примерно пополам. Протягиваю половину обратно.

– Ты прав, братан. Каждый должен быть лично заинтересован.

Борек смотрит на пачку банкнот. Ну же, бери. Это я здесь – ловчила и жук, зарабатываю деньги сам. А у тебя наверняка ребенка надо в хорошую школу устраивать, и очередной платеж за дом вносить, и в отпуск хочется поехать, да не из разряда «секс для неимущих», а чтобы по высшему классу все было. Давай же, бери. И щастья тебе, дорогой, полные штаны. Вместе с твоей Анжелочкой – красавицей, ради которой я в свое время немало глупостей сделал…

Есть. Вороватым движением Борек хватает свою долю, запихивает в карман. Вымученно улыбается. Вот теперь мы точно на одной стороне.

– Пошли, что ли?

– Пошли.

Мы выходим в коридор. Я понимаю, что это высотное здание – то ли отель, то ли еще что. В коридоре – три человека, одетые как местные – полувоенный костюм еще саддамовских времен, ихрам называется. Два автомата югославского производства, у того, кто охранял меня, – и в самом деле «узи» в руках и за спиной – украинская снайперская винтовка штатного образца. Смотрят на меня не сказать чтобы ласково…

Я подхожу к тому, которого назвал бандеровцем, на местный манер кланяюсь, прижимая руку к сердцу:

– Тисмахин-лии, ахиия[19].

Парень молчит. Потом кивает – славяне отходчивы. А украинцы – славяне, такие же, как и мы сами…

Все вместе идем вниз. Это шестой этаж, а в здании их больше двадцати. В окно, прикрытое строительной пленкой, я успеваю увидеть знакомые строения – Северный Багдад, Багдад-Норд – промышленная зона, разросшаяся в последнее время. Здесь китайцы делают свои джипы, а мы – «КамАЗы» и автоматы Калашникова. Значит, мы совсем недалеко от Багдада, на стройплощадке «Международного делового центра».

– Понял, где мы? – спрашивает Борек.