– Честно говоря, я не представлял, что делать, и поэтому чувствовал себя отвратительно, – признался доктор Филдинг. – Не понимал, как помочь вам пережить его смерть. Знал, как вы его любили. Несколько раз хотел пригласить вас на ужин, но, как известно, у меня собственные проблемы. Поэтому полагал, что вряд ли сумею чем-то помочь, кроме как взять на себя как можно больше вашей рабочей нагрузки.

– Вы отвечали на звонки, когда родственники хотели говорить со мной? – спросила я откровенно.

– Это нетрудно, – заметил Филдинг, – это самое меньшее, что я мог для вас сделать.

– Боже мой, – простонала я, обхватив голову руками. – Не могу поверить.

– Я просто хотел...

– Джек, меня всегда можно найти на работе за исключением тех дней, когда я даю показания в суде. Почему мои звонки перенаправлялись вам? Меня никто не ставил в известность.

Теперь смутился Филдинг.

– Разве вы не понимаете, как бы глупо я выглядела, отказываясь отвечать на вопросы опечаленных, скорбящих родственников?

– Я просто думал, что...

– Это какой-то бред! – воскликнула я, начиная злиться. – Если бы вела себя подобным образом, я была бы недостойна своего места. Мне следовало бы уволиться! Как я могу не сопереживать потерям других людей? Как могу не чувствовать их горе, не выслушать вопросы, стараясь облегчить боль, и не сделать все возможное, чтобы отправить на электрический стул ублюдка, по вине которого они страдают?

Я готова была заплакать. Голос дрожал.

– Черт возьми, по-моему, нам надо вернуть публичные повешения.

Филдинг оглянулся на закрытую дверь, словно боялся, что меня могут услышать. Я глубоко вздохнула и начала понемногу успокаиваться.

– Как давно это продолжается? – спросила я. – Сколько раз вы отвечали на мои звонки?

– Последнее время их было много, – неохотно признался он.

– Много – это сколько?

– Возможно, в каждом втором законченном деле за последние два месяца.

– Этого не может быть, – возразила я.

Он промолчал, а я чем дольше думала над его словами, тем больше уверялась в его правоте. Последнее время родственники обращались не так часто, как раньше, но я не обращала на это внимания, потому что подобные звонки не отличались регулярностью, их невозможно было предсказать. Некоторые хотели услышать все подробности. Другие звонили, чтобы дать выход гневу. Некоторые вообще ничего не хотели знать.

– Тогда следует предположить, что на меня поступали жалобы, – сказала я.

Родственники считали меня высокомерной и бесчувственной. И я их не виню.

– Некоторые жаловались.

По выражению его лица можно было видеть, что жалоб было немало. Я не сомневалась, что некоторые люди написали обо всем губернатору.

– Кто переводил вам эти звонки? – спросила я сухо, боясь, что, как только выйду из библиотеки, начну крушить все на своем пути, как разъяренный торнадо.

– Доктор Скарпетта, нет ничего необычного в том, что вы не хотите обсуждать с родственниками некоторые мучительные для вас вопросы... мне это казалось разумным. Большинство звонивших надеялись просто услышать голос врача, поэтому, если меня не было на месте, отвечали Джил или Беннет, – пояснил Филдинг, имея в виду двух моих врачей. – Проблемы возникали в том случае, когда мы были в отъезде, а Дэну или Эми не удавалось уладить все сложности.

Дэн Чонг и Эми Форбс работали у нас посменно практикующими интернами. Их ни в коем случае не следовало и близко подпускать к членам семей покойных.

– Только не это, – простонала я, закрыв глаза и представляя себе кошмарные сцены.

– В основном это случалось после окончания рабочего дня, – сказал он.

– Кто переводил на вас звонки, когда я присутствовала? – повторила я, на этот раз тверже.

Филдинг вздохнул. Он казался хмурым и озабоченным, как никогда.

– Отвечайте, – настаивала я.

– Роза.

Роза застегнула пальто и уже накинула на шею шарф, когда я вошла к ней без нескольких минут шесть. Как обычно, она задерживалась. Иногда мне приходилось заставлять ее уходить домой в конце дня, и если раньше ее преданность производила на меня впечатление и трогала, то сейчас я чувствовала беспокойство.

– Я провожу вас до машины, – предложила я.

– О, не стоит. Я прекрасно дойду одна.

Ее лицо сморщилось, пальцы затеребили лайковые перчатки. Она поняла, что я хочу поговорить с ней на тему, которая ей не понравится, и мне показалось, Роза догадывалась, о чем пойдет разговор. Мы молча пошли по покрытому ковром коридору, почти физически ощущая неловкость.

На душе было тревожно. Я не знала, сердилась ли я или ощущала подавленность. Что еще Роза могла скрывать от меня? – размышляла я. Была ли ее фанатичная преданность выражением собственничества, которое я не распознала? Считала ли она, что я принадлежу только ей?

– Люси, наверное, не звонила? – поинтересовалась я, когда мы вышли в пустой холл, отделанный мрамором.

– Нет, – ответила Роза. – Я несколько раз сама пыталась ей дозвониться.

– Она получила цветы?

– О да.

Нам помахал ночной охранник.

– На улице холодно! Где ваше пальто? – спросил он меня.

– Ничего, не замерзну, – улыбнулась я и обратилась к Розе: – Люси их видела?

Она с недоумением посмотрела на меня.

– Цветы, – пояснила я. – Люси их видела?

– О да, – повторила мой секретарь. – Ее начальник сказал, что она пришла, увидела цветы и прочитала карточку, а после этого коллеги дразнили ее, расспрашивая о поклоннике, приславшем букет.

– Вероятно, вы не знаете, взяла ли Люси их домой?

Роза оглянулась, когда мы выходили из здания на темную пустую автостоянку. Она выглядела старой и опечаленной, и я не могла понять, почему на ее глазах блестели слезы – то ли из-за меня, то ли от холодного ветра.

– Не знаю, – ответила она.

– Мои разбежавшиеся войска, – пробормотала я.

Роза подняла воротник и уткнула подбородок в шарф.

– Это началось, – сказала я, – когда Кэрри Гризен убила Бентона. С ним умерли все мы. Не так ли, Роза?

– Конечно, смерть Бентона страшно повлияла на нас всех. Я не представляла, чем могу вам помочь, но я старалась. – Она искоса взглянула на меня, кутаясь от холода в пальто. – Старалась помогать изо всех сил и помогаю до сих пор.

– Все разбежались, – тихо повторила я. – Люси на меня сердится, а когда это происходит, она всегда делает одно и то же – выбрасывает меня из своей жизни. Марино больше не детектив. А теперь я узнаю, что вы без моего ведома переключали звонки на Джека. Родственники погибших людей не могли поговорить со мной. Зачем вы это делали, Роза?