– никуда ни хуя водить не будут. Чурьё завопило как обычно свои выебоны, но вопило недолго, им просто сказали, что ссыте на пол, теперь точно ближайший сортир для них на Кировском централе, и они перестали вопить, а перешли к своей излюбленной тактике умоляния с попрошайническими интонациями. Арестанты, ебать их в голову, ауё. Пидорасы чугунные.

Нас не шмонали. Странно. Ванька по этому поводу даже развеселился и закурил.

Я тоже закурил и лёг на нижнюю полку. Поезд шёл ровно. Колёса стучали так же, как всегда. Ничего страшного, ничего необычного. Терпи и жди, кот.

Жди кипятка и запаривай свой сухпаёк, два супа в пакете и три каши. Суп гороховый, а каша, которую можно есть – гречневая. Пять пенопластовых стаканов маленьких и один большой, галеты армейские, два пакетика чая и один сахар. Пластмассовая ложка прилагается. Всё это в маленькой картонной коробке с надписью «Суточный набор для контингента и какая-то аббревиатура.» И адрес, где это барахло производят: г. Владимир, ул. Полины Осипенко, дом такой-то. Учреждение 33/2. Это та самая тюрьма, в которой я сейчас пишу тетрадки и пью наш с Ванькой чай, и очень спокойная тюрьма, и отдохнул я уже, и отогрелся.

Холод начался в Коврове.

А пока Столыпин шёл – было тепло. По моим подсчётам ехать нам было недолго, я поел кашу, попил чая и уснул. А когда проснулся – вагон стоял.

Ванька спал. Через небольшую щёлку открытого окна был виден город. Что это за город, думал я, едем долго, а до Владимира 200 километров, может это Юрьевец?

Потом смотрю – машина. Хлебный Газик. А номера на Газике 37. Ёбаный карась! Ивановская область! Вот чёрт, а…

Куда меня везут, ебёна мать? Спрашиваю у Ментов: – мы где?

– В Иваново, – говорят менты.

– Так мне же во Владимир, – говорю я.

– В Коврове выведут тебя, – не ссы, – говорят менты.

– А, – говорю я, а то я испугался, что меня забыли, – говорю я.

– Не забудем, – говорят менты.

Долбанный Столыпин. Долбанный УФСИН! Вместо того, чтобы ехать по-человечьи, через Петушки – этот сарай прётся через Киржач, Кольчугино, Иваново, дальше Новки и Ковров. Так Ковров-то дальше Владимира от Москвы! Что, меня обратно повезут? Вот опять гонки, опять мучения мои.

Хорошо хоть долго не стояли, быстро добрались до назначения и на платформе Ковров-2 Столыпин встал. Мусора стали нас выводить, выкрикивая фамилии. Я был последний.

Я во всех списках был всегда последний, это началось ещё в школе, со всех этих школьных бортжурналов. Первого сентября 1986-го года.

У меня на ранце (ранец рыжий) был нарисован кот. С карандашами. Типа кот умный и он в школу пошёл за это. В первый класс.

И теперь, в этом сручем Коврове я последний.

Я выпрыгнул из Столыпина и увидел перед собой снег. Очень много снега, а ещё рельсы и высокую платформу, на которой стояли два автозака. Белый и зелёный. И уже темнело. Горели прожектора, в свете которых фигуры зеков казались совсем беспомощными. На всём пути, от вагона до платформы, стоял конвой с собаками. Всё по-настоящему, подумал я. Вот это уже всё не игрушки. Конвоиры орали, собаки лаяли, автоматы висели. Как в кино, подумал я опять. И побежал до автозака.

Меня запихали в белый. В стакан. Блядь, местные мусора дураков возят отдельно, это в Москве всем всё похуй, а здесь чётко.

В стакане дубак вообще конкретный. Если в общий собачник ещё задувает тёплый воздух из так называемой печки, – то в стакан хуй. Мороз на улице небольшой, градусов 15, а в этом цинковом гробу 14. Короче вилы.

Народ из общего собачника впрягся, спасибо им, загалдели на ментов, чтобы те хотя бы дверь мою открыли, чтобы было хоть как-то потеплей. Менты приоткрыли чуть-чуть, но это всё равно не помогло, я сказал им: не надо, закрывайте, всё нормально, мне тепло.

Ну их всех нахер, лучше я буду один. Пусть холодно, зато я курю и никого не вижу, а кроссовки я снял и намотал на ноги майки. Весь въёжился в себя, подумал о Насте и стало теплей.

Куда-то едем. Наверное уже во Владимир. От Коврова до Владимира километров 60, не больше. Но в таком холоде я охуею.

Машину трясёт, и она гремит, старая развалюха. Тормозит. Куда-то подъезжает. Ворота какие-то. Слышно собак. Что такое?

До Владимира мы никак доехать не могли, а в Коврове нет тюрьмы. Что за фигня нафиг?

Ворота, локалка! Что это за хрень? Мы куда-то заезжаем и останавливаемся.

Слышен Мусорской пиздёжь снаружи. Зона!

Вот это номер! Зона, Пакино!

Нас выводят. Опять по одному и опять я последний. Только теперь каждый, кого менты кричат должен отвечать статью, срок и режим.

Меня спросили – я ответил. Дурдом, говорю.

Давай, – ответили менты, – вылазь.

Я вылез на освещённую прожектором площадку. Перед автозаками шеренгой стояло всё свежепривезённое шобло. Майор с усиками выкрикивал фамилии, а толстый и холёный козёл держал пачки с делами. Те, кого выкрикивал майор проходили за ворота, в зону, а остальные остались стоять в локалке, в том числе и я. Я закурил. Менты погрозили пальцем.

Мой скорбный путь. Мой Дао. Мой автозак. Теперь зелёный. И холодный. И опять по-новой всё, опять майки на ноги, опять въёжиться, закурить и подумать о Насте. И должно же стать теплей!

Ёбаный мудак, который это всё придумал, будь ты проклят во веки веков и все твои хвосты пусть будут прокляты отныне и вовеки веков. Аминь.

Какой красивый был снег, когда я стоял перед этой зоной! Снег пушистый и большие снежинки летели, лёгкие и свободные, в мороз редко бывают такие крупные снежинки, так красиво! Если выбросить из картины всё, кроме снежинок – будет очень хорошо, пустота на фоне снежинок.

04.02.2011.

Ко мне посадили чувака Васю, который был из Вязников. Дурак, но тихий.

В Вязниках своих отнял у кого-то телефон и заехал. Да ещё и признанный. Теперь, говорит, в Кострому повезут, на специнтенсив, вот так по суду назначили, а Кострома – это минимум три года. После неё обычный спец, затем общий и только потом домой. 5 лет.

Говорит, что 5 лет его ещё прождёт подруга, а вот 5 с половиной уже нет.

Вася в итоге оказался Вовой. (Вова Козлов как выяснилось, вязниковский. Не по первому разу едет. И на Содышке, куда везут меня бывал.)

Он попил чайку и его увели. Больше