– Это не мистрис Ринетт, а месье Лорентен мешает представлению, мадам, – раздался откуда-то сзади безжалостный, как острие бритвы, мужской голос. В ту же минуту предплечье Блеза Лорентена небрежно обхватила рука в серебристой перчатке, и француз, крякнув от боли, отпустил мое запястье. Я повернула голову и увидела советника и секретаря королевы Никола де Клерака, одетого в костюм музы астрономии Урании – белую шелковую тунику и присборенную хламиду, расшитые серебряными глобусами и компасами. Вокруг глаз его лицо было раскрашено полосами голубой и серебряной краски. И все равно в отличие от остальных джентльменов, играющих муз, он не выглядел ни глупо, ни проказливо; хотя на нем и была женская одежда, встретив его где-нибудь темном месте, я бы испугалась.

– Не важно, кто из них виноват, – нетерпеливо сказала королева, однако ее устремленный на Никола де Клерака взгляд был исполнен восхищения. – Как бы то ни было, представление испорчено.

– Покуда заглавную роль исполняете вы, мадам, его ничто не может испортить, – сказал Нико де Клерак. – Уверен, месье Лорентен больше нам не помешает, а мистрис Ринетт вообще ни в чем не виновата. Не так ли, месье Лорентен?

Его пальцы снова стиснули руку француза.

– Да, конечно, – сдавленно произнес Лорентен. – Я принял ее за другую.

Сьёр Нико улыбнулся и отпустил его запястье.

– А сама мистрис Ринетт хочет лишь одного – увидеть, чем кончится представление. Не так ли, мистрис?

– Да, – сказала я. Я не смотрела на него, а только на королеву в ее великолепном костюме. – Вы, мадам, прекрасны, как мечта, и мне никогда прежде не доводилось видеть подобного представления.

Это было чистой правдой. Однако я сказала это вовсе не поэтому, а для того, чтобы ей польстить, и тут же мысленно отругала себя за то, что играю в ту же игру, что и все остальные.

– Ну что ж, тогда мы продолжим, – сказала королева. – Месье Лорентен…

Было ясно, что сейчас она повелит ему удалиться. Но он уже улизнул.

– Вас прервали, когда вы декламировали четвертую строфу из обращения к Терпсихоре, – напомнил Нико де Клерак и, не обращая более на меня никакого внимания, занял свое место среди муз. Королева улыбнулась, глядя прямо ему в глаза, и снова принялась декламировать по-латыни. Терпсихора начала танцевать – весьма грациозно для мужчины, хотя Джон Семпилл вообще был шустрым молодым человеком. За его легкие ноги его прозвали «танцором», и королева, скорее всего, выбрала на роль Терпсихоры его за умение хорошо танцевать. Представление продолжилось. Я словно бы испарилась, растаяла, словно струйка дыма, и была этому несказанно рада.

Я не гадала, почему Никола де Клерак вмешался и помог мне выйти из затруднения. Один раз – когда он защитил меня, лежащую на мостовой Хай-стрит, с мертвым Александром в объятиях, от топчущей меня толпы – мог быть простой случайностью. Второй раз – когда он вдруг появился из темноты в аббатстве Холируд и предложил мне помочь в розыске убийцы Александра – куда менее походил на случайность. Третий раз…

Третий раз случайностью быть не мог.

Замок Крайтон, Мидлотиан 4 января 1562 года

– Здесь так холодно, – проговорила королева. – Как же здесь холодно!

Она дрожала и ежилась от холода, сидя на табурете перед огнем, со вчерашнего дня, когда мы все приехали в замок Крайтон. Я не знала, что делать. Через несколько часов единокровный брат королевы лорд Джон Стюарт должен был сочетаться браком с сестрой графа Босуэла Джин Хепберн, и двор явился в замок Крайтон как раз для того, чтобы королева Мария почтила свадьбу своим присутствием. То, что вместо этого она сидела перед камином в своей опочивальне, закутанная в два подбитых мехом плаща и старый шерстяной плед, едва ли могло понравиться Босуэлу или ее брату.

– Такой холод – это la morte[45] для такого хрупкого и прекрасного цветка, как вы, мадам. – Пьер де Шастеляр стоял на коленях подле королевы, прижимая ее руку к своей щеке – неслыханная наглость для жалкого, второсортного поэтишки, чьи стихи были всего лишь претенциозным подражанием поэзии Ронсара[46]. – Давайте сбежим обратно, в долину Луары, где настоящие католики по-настоящему празднуют Рождество.

Мне хотелось треснуть его по голове серебряным позолоченным ночным горшком королевы, который я только что опорожнила, вымыла в корыте для водопоя на конюшне и начистила до блеска. После ужасного конфуза, случившегося при моем первом появлении при дворе на маскарадном представлении с участием Аполлона и муз, мне поручали только самые низкие, наименее публичные задания. Королева явно не собиралась позволить мне еще раз отвлечь всеобщее внимание от нее самой во время какого-нибудь многолюдного приема, вечера или зрелища.

– Мадам, – сказала я, стараясь, чтобы мой голос звучал мягко и почтительно, – свадьба вашего брата должна состояться в четыре часа пополудни, то есть уже через два часа, а за нею последуют большой пир и увеселения. Вам надо надеть платье и позволить уложить ваши волосы. Разрешите мне, по крайней мере, позвать Флеминг и Ситон, чтобы они занялись вашим туалетом.

– Мадам, разрешите мне вышвырнуть эти часы за окно, в этот ужасный снег, – своим нежным, как перышко, голосом прошептал месье де Шателяр, произнося шотландские слова с сильным французским акцентом.

Королева подняла голову. От тепла пламени ее щеки порозовели, а глаза вдруг сверкнули от негодования. Впервые после нашего приезда в Крайтон ее лицо оживилось.

– Не говорите глупостей, Пьер, – сказала она. – Эти часы подарил мне мой свекор, король Франции, и они слишком красивы и ценны, чтобы выбрасывать их в окно.

Она встала, и пестрый грубошерстный плед, в который она куталась, упал к ее ногам; она была высока и так стройна, что казалась не женщиной из плоти и крови, а неким неземным видением. Ее распущенные блестящие волосы, точно такого же цвета, как и огонь в камине, красиво ниспадали с высокого бело-розового лба. Я уже научилась не удивляться внезапным переменам ее настроения, но я никогда не пойму, как ей удавалось за время одного вздоха переходить от света к мраку и обратно от мрака к свету.

– Вы можете идти, Пьер, – надменно проговорила она. – Мне надо одеться.

– Я буду вашим камердинером, – отвечал поэт. – Я расцелую ваши изящные ступни и со сладостным восторгом надену чулки на ваши восхитительно длинные ноги.

– Я позову своего брата и попрошу его заколоть вас à l’Ecossais[47], – холодно произнесла королева. – Он проткнет вас кинжалом насквозь тысячу раз, как велит шотландский обычай. Вы слишком много стали себе позволять, месье де Шателяр.