В школьные годы больше всего любил он играть во дворе в хоккей. После седьмого класса отец привел Валентина на свой завод. Завод был военный, и после проверки Валентин стал учеником радиомонтажника. Он вскрывал американские радиоприемники, отпаивал детали и сортировал их по характеристикам, чтобы использовать в советской продукции. Вступил он в комсомол, потом, уже монтажником восьмого разряда, в партию. Предлагали сделать мастером, но он отказался: заработок будет меньше, а мороки – до ночи, и еще отвечай за украденные детали.

Неожиданно его вызвали в спецотдел. Там сидели двое незнакомых среднего возраста. Они поговорили с ним о жизненных планах и, поглядев друг на друга, предложили учиться в спецшколе с последующей работой за границей.

– Нам нужны зрелые люди, понимающие что к чему. И в радиотехнике вы разбираетесь. Рекомендации у вас хорошие. Жена возражать не будет?

– Партия велела – комсомол ответил «есть», как говорится.

– Все же посоветуйтесь…

Он тогда был первый раз женат на копировщице из конструкторского бюро Зое, но жили с обидами. Зоя дулась по три дня без видимой причины. И Валентин даже обрадовался, что придется расстаться. Отец, с которым он советовался, сказал:

– Они дают оклад хороший и квартиру вне очереди – это главное. Второй раз не предложат, а на заводе сгниешь, как я.

Училище готовило кадры для технической работы в легальных советских учреждениях за границей. Кормили хорошо, натаскивали в разговоре на испанском и английском, шифровальное дело осваивалось легко. Почти до конца проучившись, он вдруг нелепо вышел из строя: во время тренировки по стрельбе в полной темноте на звук пуля рикошетировала от стального листа и задела ему колено, раздробив чашечку. Он лежал в госпитале, дважды оперировали; но хотя и остался хромым, с военного учета не был снят. Согласно законодательству, все инвалиды, в том числе имеющие число рук или ног менее нормы, подлежали переодической переаттестации медкомиссией райвоенкомата для проверки, не отрасли ли у них новые конечности.

Валентин подлежал отчислению с подпиской о неразглашении полученных им знаний под уголовную ответственность. Выручил его Фидель Кастро, который как раз в это время решил, что его временное революционное правительство будет называться постоянным. В советское посольство на Кубу в связи с увеличением там числа наших военных специалистов и намечаемым строительством баз межконтинентальных баллистических ракет, нацеленных на Соединенные Штаты, срочно потребовались кадры для спецсвязи. Младший лейтенант госбезопасности Кашин в виде исключения был направлен на сидячую работу в Гавану.

Счастлив он был недолго. В город поглядеть на красивых кубинок сотрудников спецслужбы выпускали редко, только группой и под охраной вооруженного гебиста. Денег давали мало. Работы тоже почти не было. Шифровальщики сидели в сырой и душной комнате без окон. Чтобы держать в постоянной готовности спецсвязь, шифровальщики тренировались, зашифровывая отрывки из Шолохова и других замечательных советских писателей. А заместитель начальника шифровальной группы Центра подполковник Виноградов сличал в Москве расшифровку с оригинальным текстом, не прощая ни единой ошибки.

Однажды после нагоняя за мелкие неточности (в которых был виноват Шолохов, стремившийся выражаться слишком художественным языком) Кашин в сердцах написал в журнале регистрации шифровок сбоку и совсем мелко: «Виноградов – кадум». Через день Валентин про это забыл, но подполковник Виноградов вскоре прилетел на Кубу с инспекционной проверкой. Слово «кадум» он сумел разобрать без шифровальщика, прочитав его от конца.

В Москву младший лейтенант Кашин был доставлен тем же рейсом ИЛ-62, который вез подполковника. Виноградов поставил вопрос об удалении Кашина В.А. из органов разведки и исключении из партии. Пострадал и московский напарник Кашина шифровальщик Утерин, которому, как выяснилось на очной ставке, Кашин передал характеристику подполковника незашифрованной, и ее могли перехватить разведки империалистических держав. Кашина и Утерина лишили офицерских званий, права работать за границей. Но, учитывая чистосердечное раскаяние обоих, ограничились строгими выговорами по партийной линии и перевели в десятый отдел «Семерки» – 7-го оперативного управления – в службу внешнего наблюдения.

Однако в службе этой Кашин не проработал ни одного дня. Когда новый его начальник увидел, как Валентин шагает к столу, он сказал, не скрывая раздражения:

– Только хромых топтунов мне не хватало.

Ниже топтунов должностей в органах не имеется, и его направили на гражданскую кадровую работу в редакцию «Трудовой правды». Он жалел, что удален из органов: год стажа там засчитывался за два, а работа не пыльная. Утешало только то, что однокомнатную квартиру он уже получил, а скромная прибавка к зарплате регулярно продолжала идти. Обстоятельства изменятся, и он туда вернется.

Зоя оставила Кашина, еще когда он учился в спецшколе, и вышла замуж за инженера, поэтому, вернувшись с Кубы в Москву, Кашин женился на своей соседке. Лидия оказалась намного старше его и сперва всем была довольна, но потом стала жаловатся, что не видит от него ни возможности хорошо заработать (одни только расходы на марки да на аквариумы), ни радостей, на которые он ей намекал в устных беседах. Не поистрепался ли он на Кубе, где, говорят, Фидель Кастро разрешает свободную любовь? И если деньги за любовь там сдают государству, то хоть удовольствие оставляют себе. Эти взгляды шли вразрез с убеждениями Валентина. Даром или недаром, но Лидия стала изменять ему безо всякого стеснения, и он предпочел расстаться, поскольку взгляды на счастье у них разные, не говоря уж о кроватной жизни.

С Кубы Валентин привез небольшую коллекцию красивых почтовых марок и, снова начав холостую жизнь, стал собирать их с двойной энергией. В Обществе филателистов его уважали как работника печати и выбрали в правление. Кроме того, с Кубы же был им привезен аквариум с полосатыми тропическими рыбками. Он кормил рыб, приучал, строил на дне гроты. Когда он прочитал в журнале, что смотреть на рыб полезно для повышения производительности труда, он завел аквариум на службе. О характере, повадках и размножении рыбок он говорил с охотой, показывал, как рыбки приучены спешить на корм. Насыпая из пакетика сухую дафнию, Валентин даже ненадолго клал на стол ключи, чтобы освободить вторую руку.

Злые языки в газете говорили, что для завредакцией рыбки важнее людей. Ведь рыбы – это фауна, часть природы, которую надо любить и беречь, а люди – всего-навсего кадры. Но это было преувеличение. К сотрудникам редакции Кашин относился не хуже, чем к рыбам.

– Вызывали, Игорь Иваныч?

Готовое к улыбке, круглое, доброе лицо Кашина просунулось в приоткрытую дверь.

– Присядь, Валя.

Редактор дружески пожал ему руку. Пока Кашин садился, Макарцев разглядывал его, будто знакомился впервые, обдумывая, как лучше вести разговор. Валентин ходил в неизменных темных брюках и американском клетчатом пиджаке, привезенном с Кубы и уже слегка поизносившемся. На нем всегда была одна, но чистая финская белая нейлоновая рубашка с красными запонками. Он стирал ее сам каждый вечер и сушил в ванной на плечиках. Галстук с мертвым узлом застегивался крючком сзади, под воротником. Узел чуть сбился набок, и, севши, Валентин его подправил, со вниманием ожидая, что спросит редактор. Лицо его, простое и открытое, располагало к полной откровенности. Такой человек просто не смог бы хитрить, если б и захотел.