Из лифта Банерджи и Андреа вышли в длинный широкий коридор. Лампы дневного света, стены веселенького цвета… немного похоже на больницу. Только люди сюда приходят здоровыми, а отсюда их выносят едва живыми или в мешке для покойников.

Навстречу встал из-за стола дежурный офицер.

— Не волнуйтесь, я распишусь, — шепнул Банерджи.

Андреа ответила благодарной улыбкой. Зубы у нее были ровные, белые, один к одному. И улыбка делала лицо еще красивее. Банерджи про себя вздохнул: «Какая женщина!»

Банерджи посмотрел на часы, поставил время и свою подпись и в графу «заключенный» вписал «Фарис».

— Комната одиннадцать, — сказал дежурный. — Я скажу доктору Наджибу, чтоб шел к вам.

Они зашагали в указанном направлении.

У распахнутой двери одной из комнат солдат в камуфляжной форме никак не мог протолкнуть внутрь широкое инвалидное кресло. Банерджи подскочил помочь. В кресле полусидела-полувисела женщина со скованными за спинкой руками. Подбородком она касалась груди, и казалось, что она молится.

Когда дверь закрылась, Банерджи и Андреа двинулись дальше. Подземный коридор был на диво широкий — почти как в Лэнгли. И, как дома, тут тоже вдоль стены бежала цветная горизонтальная полоса. Желтая, шириной дюймов шесть. Смысл ее был тот же, что и у полос в штаб-квартире в Лэнгли: она наглядно показывала уровень допуска. Если у тебя, к примеру, красный пропуск, а полоса голубая — тебя очень скоро и очень грубо остановят.

Перед входом в комнату номер одиннадцать Андреа в последний раз заколебалась. Переступив порог, она преступала закон. Из стороннего наблюдателя превращалась в активного участника.

«Оно того стоит!» — подумала Андреа и взялась за дверную ручку. Однако дверь открыть медлила, из опыта зная, что внутри крепко смердит. От страха люди потеют, от пыток — обделываются и мочатся. Хватает и других запахов. Ну и радостный пот палачей тоже не розами пахнет…

— Погоди секундочку. — Андреа достала из сумочки средство от насморка и прыснула себе в каждую ноздрю. Этому фокусу она научилась в колледже, когда по выходным приходилось подрабатывать в морге.

— Да, хоть и жарко, а такие сквозняки кругом, — сказал Банерджи, пряча улыбку.

Относительно небольшая комната смотрелась чистой, но пахло действительно не слишком приятно. В центре, облитый безжалостным ярким флуоресцентным светом, стоял металлический стол, к которому был привязан полуголый Хаким. Медсестра вводила питательный раствор в вену на его левой руке. Услышав шаги, Хаким поднял голову, но тут же бессильно уронил ее.

Из второй двери появился пожилой доктор. На его белом халате имелась карточка с именем; сейчас она была предусмотрительно залеплена бумажкой. Андреа приветствовала доктора Наджиба сухим кивком.

— Ну, как наш пациент? — спросил Банерджи.

— Жуткая бяка! — усмехнулся доктор Наджиб. — Ни в чем не признается!

— Что ж, — сказала Андреа, — похоже, нам придется дополнительно постараться.

— Постараемся, — отозвался доктор. — И конечно, получится. Только времени уйдет прорва. Крепкий орешек.

Последние два слова он шепнул Андреа в ухо.

Андреа нарочно громко повторила его слова:

— Говорите, крепкий орешек? А это мы посмотрим. — Она достала из сумочки ампулу и протянула ее доктору Наджибу. — Пробовали когда-нибудь?

Доктор поднял ампулу, чтобы рассмотреть на свету.

— Анектин? Нет, не знаю. Какие составляющие?

— Практически то же, что сукцинилхолинхлорид.

— А-а, тогда понятно. Расслабляет мышцы. В больнице используется при трахеотомии для лучшей интубации. Трубка легче входит.

— Вы что задумали? — спросил Банерджи. Не столько с упреком, сколько с интересом. — Хотите его медленно придушить? Так расслабить, чтоб перестал дышать?

— Что-то вроде. В больнице сукцинилхолинхлорид вводят больным, когда они без сознания. Совсем другое — пережить эту прелесть в полном сознании.

Доктор Наджиб озадаченно уставился на Андреа:

— И что? Он ведь и пискнуть не сможет! Даже если ему припечет экстренно выложить все как на духу — он и губами пошевелить будет не силах! Спрашивай, не спрашивай — толку никакого.

— Вы совершенно правы. Отвечать он не сможет. А мы его спрашивать и не собираемся. Говорить буду исключительно я. Пусть послушает. Когда через несколько минут анектин перестанет действовать, я уверена, что мистер Фарис тут же побалует нас чем-нибудь интересным, притом не дожидаясь наших вопросов.

Банерджи только головой тряхнул. «Какая женщина!» — подумал он, имея в виду уже совсем другое.

— Зверски больно? — спросил он.

— В определенном смысле — ничуточки.

— То есть?

— Нервы щекочет сильно, а боли как таковой взяться неоткуда. — Андреа повернулась к доктору Наджибу: — Было бы неплохо иметь под рукой все нужное для реанимации.

Врач кивнул и вышел.

Банерджи отозвал ее в дальний конец комнаты и спросил шепотом:

— Вы что затеваете? Как этот анектин действует?

— Быстро и эффективно, — шепотом ответила Андреа. Хотя в принципе ей было наплевать, слышит их Хаким или нет. Однако этот разговор шепотом должен был усугубить страх ожидания у араба. — Препарат в кратчайшее время производит прогрессирующий паралич. Уже через тридцать секунд немеют мышцы лица. Потом отключаются мышцы гортани. Ниже, ниже — и диафрагма начинает сокращаться все более вяло. Минуты через две дыхание прекращается совсем.

Банерджи задумчиво хмыкнул.

— Стало быть…

— Человек потихоньку деревенеет — чувствует, как мышцы умирают. Воздуха в легкие поступает все меньше и меньше. По жилам течет уже чистый адреналин вместо крови. Паника нестерпимая, но двинуть невозможно ни единым мускулом. Ни крикнуть, ни пошевелиться… Словом, самый страшный из кошмаров, переживаемый наяву. Заживо похороненный в своем теле.

Банерджи поежился.

Андреа показала свои чудесные зубки.

— Я бы назвала это своего рода аверсионной терапией. На препарат мгновенно вырабатывается рефлекс отвращения. Кто попробовал, уже больше никогда не станет на него напрашиваться! Я сама еще не видела действие анектина в комнате допросов, поэтому сгораю от любопытства.

— Ладно… — неуверенно протянул Банерджи, — будем надеяться, что это интересно…

Андреа решительно двинулась к столу в центре комнаты.

Аамм Хаким лежал на спине с закрытыми глазами. Было сразу заметно, что с ним поработали на славу. Правая рука в шине. Лицо серое, изнуренное. Кровь на губе — только губа не разбита, а прокушена им самим. Левая щека дергается. И с левой рукой что-то не в порядке…

Андреа деловито взяла левую руку араба в свою и пригляделась. На большом пальце ноготь был нормальный — ухоженный, красивый. На следующих двух пальцах ногтей не было вовсе — одна кровавая каша. Ногти на безымянном и мизинце налились кровью. Похоже, то ли Банерджи, то ли доктор Наджиб что-то туда старательно заталкивали. По старинке — но срабатывает чаще, чем думается…