Если вас приглашают царствовать, зовут на трон — вы, если вы человек воспитанный, должны поломаться и сначала, для виду, отказаться.

И.ВАСИЛЕВСКИЙ (НЕ-БУКВА). РОМАНОВЫ, ПОРТРЕТЫ И ХАРАКТЕРИСТИКИ

Очень было в этом доме холодно, поэтому Джеймс грел то и дело кипяток в кастрюльке, заваривал грузинский чай второго сорта и жадно пил его. Заварку щепотками воровал у соседей.

Дом стоял на дальней окраине Свердловска, но построен был давно, на рубеже веков. Длинное двухэтажное здание до недавнего времени было набито жильцами громадных, по восемнадцать комнат, коммунальных квартир. Но недавно дом поставили на капитальный ремонт, собрались, видать, переделать его под какую-то организацию. Ремонт начинать и не думали, постоянных жильцов спихнули куда-то, скорее всего, в другие восемнадцатикомнатные коммуналки, а на смену им пока что явились немногочисленные вечные странники, вовсе никакой закрепленной за ними жилой площади не имеющие, годами живущие в больших городах, кочуя из одного капремонтного дома в другой — от дней выезда последних постоянных жильцов и до появления первых плотников и маляров. Иногда эти странные люди ухитрялись прожить на одном месте два и даже три года, все эти дворники без определенных занятий, студенты, пробующие попасть в дворники, неопрятные юноши, явно скрывающиеся от призыва в армию, случайные приезжие, просто темные личности, даже попавшие сюда по блату в домоуправлении коренные свердловчане, — но более всего попросту бывшие дворники. В этом доме, похоже, переселение не грозило им до самой весны. Подошел октябрь, крыша уже протекала, но Джеймс, приютившийся в комнатке из числа самых скверно провонявших, заглядывая тихонько в каморки своих товарищей по бездомью, только диву давался: как капитально, с каким вкусом и нищенским комфортом устраиваются они. Старые пружинные матрацы, поставленные на кирпичи, накрывались кусками ярких материй, по стенам развешивались малопонятные лозунги, очень редко антисоветские или, к примеру, непристойные; чаще попадались такие: «Даешь обратным назадом!», «Виновных нет, а жить невозможно», «Если делать, то по-большому»; висели тут и картины собственного изготовления, фотографии, иной раз даже американских писателей Фолкнера и Хемингуэя, чаще, впрочем, — только что умершего артиста Высоцкого. Появлялись электроплитки, электронагреватели, даже еще что-то электро-, благо в доме электричество пока не отключили, не то по забывчивости, не то кто-то бутылку вовремя отнес куда надо. Купил и Джеймс электроплитку на толкучке, конечно, за два рубля. Денег у него вообще было в обрез. А даже если бы и были, он, согласно инструкции, не имел права жить ни в гостинице, ни на частной квартире — только на конспиративной. Но чтобы достать денег или хоть какой-никакой конспиративный адрес, надо было дать о себе знать в колорадский центр, выпить поллитру, то есть, выйти на связь с Джексоном. Но дать о себе знать — значило и обнаружить свою позорную телепортацию из Татьяниной квартиры. А для единственного способа сделать деньги «из ничего» Джеймсу требовалась вещь, в свердловских условиях вообще нереальная — финская баня. И Джеймс жил на положении советского хиппи, стараясь ни с кем не общаться, уже вторую неделю. Было холодно и голодно, хотелось выпить, но как раз этого уж и вовсе было нельзя никак, хотелось женщину, но посторонних контактов до тех пор, пока не отыщется Павел Романов, было тем более нельзя. Можно было только одно: разыскать Павла Романова и наладить с ним общение на высшем уровне. Только в том случае, если бы Павел от контакта полностью отказался и объявил, что ни на что не претендует, только тогда вступали в действие другие инструкции: ему, Джеймсу, предстояло — чуть ли не сороковому такому вот неудачнику — тащиться в одиночестве на Брянщину и кое-кого уламывать без видимых надежд на успех. Или хотя бы этого самого «кое-кого» просить вступить в законный брак. Хотя все эти действия носили бы скорей характер проформы — все равно никого еще на этой Брянщине проклятой за столько лет никто не уломал. Оттого и ухватилось начальство в Элберте за «екатериносвердловский вариант».

Попал Джеймс в эту коммунальную недосноску случайно. Поезд, которым ехал Джеймс из Москвы в якобы Хабаровск, прошел Свердловск поздно ночью. Вскоре разведчик накинул пальто, чтобы чемоданчик поудобнее вынести, да и ночи очень уж холодные стали, и вышел в тамбур покурить, — читинский хозяйственник оказался некурящим, так что повод имелся всамделишный. Быстро отворив наружную дверь вагонным ключом-трехгранкой, он прыжком вылетел из поезда, описал дугу метров в двести и вцепился в верхушку громадной, омерзительно колючей ели. Скорее всего, до утра сосед его не хватится, а то и завтра не сразу розыски начнет, не в его это интересах — лишиться отдельного купе. Лучше бы, конечно, доехать до Иркутска, оттуда уже пробираться назад — но на такие ходы у Джеймса не было ни времени, ни денег. Джеймс разжал исколотые руки и тихо слетел на совсем раскисшую землю. Ноги вязли в ней почти по щиколотку, но Свердловск был рядом, и, плюнув на все, Джеймс побрел в сторону города.

До утра мотался он по темным и грязным улицам, как рассвело — пошел есть пельмени в пельменную, хотя желудок, без того попорченный в юности жуткой кормежкой в румынской армии, уже начинал побаливать от советских «деликатесов». Пытался по плохонькому плану, никого не расспрашивая, понять где находится нужная ему Восточная улица. Днем, изнемогая от простудной жажды спиртного, опять ел пельмени, уже в другой пельменной. Вечером снова ел пельмени. В третьей пельменной, конечно. И желудок Джеймса взбунтовался: в приступе неукротимой рвоты кинулся разведчик за какой-то недоломанный дощатый забор, там, скрючившись, освободился и от третьих пельменей, и от вторых, и, похоже, даже от первых. Потом огляделся и подивился схожести того дома, который был недоломанным забором огорожен, с тем, московским, «где еще эти двое любовь делали», как подумал Джеймс, — и решил разведать, что это за везение такое ему на дома, предназначенные к сносу. Пользуясь темнотой, обошел дом, заглядывая в окна, удивляясь, что тут кто-то живет. Потом ощутил легкость во всем теле, происшедшую от полнейшего — посредством рвоты — очищения души, облетел дом, заглядывая в окна второго этажа. Понял, что живут здесь, так сказать, советские хиппи, — лишь очень и очень не скоро из случайных разговоров уловил он, что называется все это безобразие «капитальный ремонт». Живут здесь человек десять-двенадцать, мужчины и женщины, иногда парами, чаще поодиночке, подальше друг от друга. Пустых комнат оказалось не перечесть, иные даже с выходами на лестницу. Не веря удаче, влетел Джеймс в битое окно на втором этаже, выбрал комнатку возле бывшей коммунальной кухни — чтобы возле черного хода быть, на случай нелетной погоды. Завернулся в пальто, чемоданчик под голову сунул. Так устал, что даже под утро никакая баба не приснилась.

Проснувшись, отправился опять на поиски Восточной улицы и, слава Богу, нашел ее, и дом № 15 тоже нашел, и квартиру Павла и Кати — тоже на должном месте. В Скалистых горах фотографии Павла не нашлось, но, основательно проинструктированный касательно основных Романовых, Джеймс узнал бы его даже в толпе, никогда до того не видевши. Джеймс увидел Павла ранним утром, когда тот вел вдоль бровки тротуара старого пса дворняжного вида. Неказистый для России был запланирован император: крутолобый, щуплый, малорослый, курносый, похожий даже не столько на своего прапрапрадеда Павла Первого, сколько на его незадачливого предшественника на российском престоле по мужской линии — Петра Третьего. До вечера прятался Джеймс в своем убежище, потом опять добрался до Восточной и тихо взлетел на карниз четвертого этажа: как он приметил наперед, это был почти идеальный наблюдательный пункт для заглядывания в щели плотных штор на романовских окнах. Первое, что бросилось в глаза Джеймсу, когда взглянул он на склонившегося над бинокулярным микроскопом Павла, — это то, что претендент на российский престол чрезвычайно плохо выглядит, при вечернем освещении синие круги под его глазами походили скорее уж на умело поставленные «фонари». Напротив, жена Павла, обнаружившаяся в соседней комнате, показалась Джеймсу очаровательной — такие миниатюрные белобрысые женщины всегда производили на него неотразимое впечатление.