Голл продолжал раздавать несусветные дары, и в великий зал пира проникли неловкость и смущение.

Благородные смятенно поглядывали друг на друга, а затем говорили о несопряженном, однако лишь вполовину ума. Поддались смущению и певцы, арфисты и затейники, и всяк на пиру ощутил неловкость, но никто не понимал, что тут поделать — или же что случится, и из сомнения выросла скука, а за ней и молчание.

Нет ничего ужасней молчания. В его пустоте вырастает стыд или копится гнев, и приходится выбирать, кто из этих двоих нам хозяин.

Этот выбор встал и для Фюна, который стыда не ведал.

— Голл, — сказал он, — сколько ты уже собираешь подати с Лохланна?

— Издавна, — сказал Голл.

Глянул в глаза напротив, что были суровы, недружелюбны.

— Я думал, что моя дань — единственная, какую те люди должны платить, — продолжил Фюн.

— Память тебя подводит, — промолвил Голл.

— Пусть так, — сказал Фюн. — Как возникла дань тебе?

— Давно, Фюн, во дни, когда твой отец навязал мне войну.

— А! — воскликнул Фюн.

— Когда настроил он Верховного короля против меня и изгнал меня из Ирландии.

— Продолжай, — сказал Фюн, не выпуская взгляд Голла из-под могучего била лба своего.

— Я отправился к бриттам, — сказал Голл, — твой отец гнался за мной и дотуда. Подался я в Белый Лохланн (Норвегию) и взял ее. Твой отец прогнал меня и оттуда.

— Знаю, — сказал Фюн.

— Отправился в землю саксов, твой отец и оттуда выгнал меня. А затем, в Лохланне, в битве при Кнухе, мы с отцом твоим встретились наконец, нога в ногу, глаза в глаза, и там-то, Фюн!..

— И там-то, Голл?..

— И там-то я убил твоего отца.

Фюн сидел замерев, неподвижно, лицо каменное, страшное, как лицо истукана, вырезанное в скале.

— Излагай весь рассказ, — проговорил он.

— В том сражении разбил я лохланнов. Проник в твердыню датского короля и забрал из его подземелий людей, каких там держали год, они ждали смерти. Я освободил пятнадцать узников, и один из них — Фюн.

— Это правда, — молвил Фюн.

Гнев Голла вспыхнул от этих слов.

— Не завидуй мне, родное сердце, ибо возьми я двойную дань, отдал бы ее тебе и Ирландии.

Но слово «завидуй» подогрело гнев вожака.

— Что за наглость, — вскричал он, — выхваляться за этим столом, что убил ты отца моего!

— Ручаюсь, — отозвался Голл, — обращайся со мною Фюн так, как его отец, я обращался бы с Фюном так, как с его отцом.

Фюн закрыл глаза и задавил гнев, что вздымался в нем. Улыбнулся угрюмо.

— Кабы мыслил так, я б последнее слово за тобой не оставил, Голл, ибо тут у меня сто человек на каждого твоего.

Голл рассмеялся в голос.

— Так было и у отца твоего, — сказал он.

Брат Фюна Карелл Белокожий вмешался в беседу с грубым смехом.

— Скольких из дома Фюна уложил великолепный Голл? — вскричал он.

Но брат Голла, лысый Конан Сквернослов, обратил на Карелла лютый взгляд.

— Оружием клянусь, — сказал он, — никогда не бывало с Голлом меньше ста одного человека, и последний из них уложил бы тебя без особых усилий.

— А? — вскрикнул Карелл. — И ты, что ли, из той сотни и одного, старая лысина?

— Из той, а как же, мой тупоумный Карелл с тонкой кишкой, и собираюсь доказать на твоей шкуре, что мой брат говорит правду, а то, что говорит твой, — ложь.

— Докажи, — прорычал Карелл и по слову тому отвесил Конану свирепый тумак, а Конан вернул его кулачищем таким здоровенным, что одним ударом попал Кареллу по всему лицу. Двое сцепились и давай валять да лупить друг дружку по всему великому залу. Двое сыновей Оскара не сумели стерпеть, что их дядьку лупцуют, прыгнули на Конана, туда же ринулись и двое сыновей Голла. Следом и Оскар вскочил и кинулся в драку, держа по молоту в каждой руке.

— Благодарю богов, — сказал Конан, — за удачу убить тебя, Оскар.

Тут-то и сшиблись эти двое, Оскар выбил стон досады из Конана. Тот глянул призывно на своего брата Арта Ога мак Морну, и тот могучий воитель бросился на помощь и ранил Оскара. Ошин, отец Оскара, не мог такое стерпеть — бросился в драку и поразил Арта Ога. Тогда Косматая Грива мак Морна ранил Ошина, а его, в свою очередь, свалил с ног мак Лугайд, которого следом ранил Гарра мак Морна.

Зал пира бурлил. Повсюду мужи раздавали и получали удары. Вот двое воителей, схватив друг друга за глотки, кружат, кружат в медленном, скорбном танце. Вот двое пригнулись напротив друг друга, ищут уязвимое место, куда бы стукнуть. А вон кто-то плечистый вскидывает другого да мечет его в братию, что бросилась на него. В дальнем углу кто-то стоит и задумчиво пробует вынуть расшатанный зуб.

— Не подерешься, — бормотал он, — если обувка болтается — или зуб.

— Поспешал бы ты с зубом, — пробурчал ему кто-то, стоявший перед ним, — иначе я тебе выбью другой.

Стайка женщин прижалась к стене, кто-то кричал, кто-то смеялся, но все звали своих мужей на места.

Лишь двое остались сидеть.

Голл развернулся на своем месте, пристально наблюдая за ходом побоища, а напротив Фюн наблюдал за Голлом.

И лишь когда Файлан, еще один сын Фюна, ввалился в зал с тремястами фениями, эта сила вынесла людей Голла за двери, где драка возобновилась.

Голл перевел спокойный взгляд на Фюна.

— Твои люди применяют оружие, — сказал он.

— Вот как? — столь же спокойно переспросил Фюн, словно в воздух.

— А что до оружия!.. — воскликнул Голл.

И этот столп войны потянулся к стене у себя за спиной, где висела его амуниция57. Взял крепкий, уравновешенный меч в правый кулак, а в левый — широкий, выпуклый щит, и, еще раз покосившись на Фюна, вышел из зала и неостановимо полез в потасовку.

Фюн тоже встал. Снял со стены свое оружие и выбрался вон. Вознес торжествующий фенийский клич и бросился в битву.

Слабакам там было не место. Не нашлось бы и сторонки, где б тонкоперстой деве причесать локоны, не было и старику уголка, где тихонько помыслить, ибо грохот меча о меч, топора о щит, рев сражавшихся, крики раненых, вопли напуганных женщин сокрушили покой, а поверх всего этого — боевой клич Голла мак Морны и великий вопль Фюна.

Тут Фергус Уста Истины собрал вокруг себя всех поэтов фианна, они окружили воителей. Принялись петь и начитывать долгие, тяжкие рифмы и заговоры, пока мерные волны их голосов не заглушили шум боя, и тогда мужи прекратили