в верхних мирах. Это король разрешал — наверное, поджав губы, — но все остальное, что было в руках, чуяло его власть.

Таков был его обычай: просыпаться воскресным утром и забираться на самую главную возвышенность Тары, смотреть оттуда во все стороны, чтобы видеть, не тешатся ли во владеньях его Дивные или же сиды50, ибо полностью запрещал он этим созданьям использовать землю по воскресеньям, и горе всякой милой твари, какую застанет он за таким беззаконием.

Мы не знаем, каких бед мог наделать он феям, но во время правления Дермода весь белый свет молился по воскресеньям, а народ сидов сидел под своими холмами.

Можно, стало быть, вообразить, с каким гневом увидел Дермод, что жена готовится в путь, но, хоть король и способен на все, что по силам супругу?.. Устроился вновь засыпать.

— В таких не ко времени странствиях я не участник, — сердито буркнул он.

— Пусть так, — сказала Бекфола.

Она вышла из дворца с одной лишь служанкой, но, когда переступила порог, что-то случилось с Бекфолой, а вот как оно случилось, трудно сказать: шагнула она прочь из дворца и из мира, а на втором шаге возникла у Дивных, но о том не ведала.

Намеревалась она прийти на Клуань да Хайлех[13] и там встретиться с Кривтанном, но, покинув чертоги короля, позабыла о Кривтанне.

Ее глазам и глазам служанки мир виделся тем же, каким и всегда, и приметы мест были те же. Но цель их странствия стала иной, хоть и неведомой, и люди, что шли мимо них по дорогам, тоже были чужие, но при этом знакомые.

Двинулись они на юг от Тары, в Даффри, что в Лейн-стере, и вскоре забрались в глушь, заблудились. Наконец остановилась Бекфола и проговорила:

— Я не знаю, где мы.

Служанка сказала, что и она не знает.

— И все же, — продолжила Бекфола, — если пойдем и дальше прямо, куда-нибудь точно придем.

И двинулись они дальше, а служанка мочила дорогу слезами.

Спустилась ночь — серый холод, серая тишина, и холодом да тишиной заволокло их; далее шли они в ожидании и страхе, ибо знали обе — и не ведали, — что ждет их.

Пока пробирались они уныло по шептавшему шорохами склону холма, служанка вдруг обернулась и тут же вскричала, замахала рукой и повисла на плече у Бек-фолы. Бекфола глянула туда, куда показала служанка, и увидела внизу обширную черную тучу, что двигалась рывками вперед.

— Волки! — вскричала служанка.

— Бежим вон к тем деревьям! — велела хозяйка. — Залезем на них и пересидим в ветвях.

И помчались они, служанка стенала и ныла без умолку.

— Не могу я на дерево, — рыдала она, — меня съедят волки.

Так и сталось.

Но хозяйка ее на дерево влезла — в одном локте от лязга, стука, слюны стальных челюстей. А дальше сидела на ветке и со злобной угрозой смотрела на орды внизу, что тянулись к ней и рычали, видела множество белых клыков в оскаленных пастях и раскаленный красный посверк метавшихся, рыскавших глаз.

Глава третья

Но чуть погодя вышла луна, и волки убрались, ибо водитель их, премудрый и ловкий вожак, объявил, что, покуда они там, где есть, дева сидит там, где есть, а потому, от души проклиная деревья, орда удалилась. У Бек-фолы от сидения на ветвях ломило ноги, но и во всем ее теле не было такой части, чтоб не болела, ибо благородная дева на дереве всегда сидит без удобства.

Сколько-то ей не хотелось слезать.

— Волки могут вернуться, — рассудила она, — ибо вождь их ловок и мудр, и по взгляду его, какой я приметила, когда они уходили, уж точно желает изведать меня на вкус даже больше, чем любую другую женщину, каких он видал.

Бекфола осторожно огляделась — убедиться, не притаились ли волки; смотрела внимательно, долго на тени под дальними деревьями — не движутся ли те; слушала всякий ветер — не уловит ли лай, вой или фырк. Но ничего не увидела и не услышала, и понемногу спокойствие завладело ее умом, и стала она считать, что опасность былая есть опасность, какой можно пренебрегать.

И все же, пока спускалась, посмотрела еще раз на мир черноты и серебра, что дремал вокруг, и приметила красный огонек среди дальних деревьев.

— Там, где свет, нет опасности, — решила она, слезла с дерева и побежала к тому огоньку.

Между тремя громадными дубами Бекфола набрела на человека, жарившего на костре вепря. Поприветствовала его Бекфола и села рядом. Но после первого взгляда и привета он больше не смотрел на нее — и не заговаривал.

Когда вепрь зажарился, странник поел, Бекфоле тоже досталось. Затем он поднялся и ушел от костра за деревья. Бекфола двинулась следом, горестно чуя, что в жизнь к ней вошло что-то новое: «Ибо, — думала она, — это обычно, если юнец не говорит со мной, коли я жена короля, но совсем не обычно, что юнец на меня даже не смотрит».

Но пусть юнец и не смотрел на нее, она-то смотрела пристально, и то, что увиделось ей, показалось таким приятным, что для дальнейших раздумий не было времени. Ибо Кривтанн пригож был, а этот юнец в десять раз красивей. Кудри у Кривтанна — спору нет, блаженство королевским взорам, от которого она и ела лучше, и спала крепче. Но облик этого юноши лишил ее желания питаться, а сна она устрашилась: стоит закрыть ей глаза, как отнимется единственная услада всей жизни — услада смотреть на него и не прекращать смотреть, покуда глаза созерцают, а голова не клонится.

Пришли они к заливу морскому, милому, тихому, под круглой, серебрившей луной, и юноша вошел в лодку — Бекфола за ним по пятам — и стал грести к скалистому красивому острову. Там они двинулись в глубь к громадному чертогу, где не было никого, кроме них, и там юноша лег почивать, а Бекфола уселась смотреть на него, пока неумолимый покой не смежил ей веки и не заснула она.

Проснулась поутру от громкого крика.

— Выходи, Фланн, выходи, сердце мое!

Юноша сорвался с лежанки, оправил одежду и вышел. Трое юнцов ожидали его, все в боевом облачении, и вчетвером пошли они навстречу еще четверым, ждавшим их в отдалении на лужайке. Затем две четверки эти сражались со всей воинской честью, но и со всей воинской лютостью, и в конце той битвы стоять остался всего один, а остальные семеро валялись убитые.

Бекфола воззвала к юноше.

— Сражался ты доблестно, — сказала она.

— Увы, —