Он все еще ни словом не обмолвился про дочь.

– Вы имеете в виду, что Оферу было трудно дома? – уточнил Авраам.

– Очень может быть. Для меня все было естественно. Я об этом не думал, пока он не пропал. А Офер ничего не говорил. Перед гимназией он попросился в школу морских офицеров – для этого ему надо было переехать в Акко, в интернат. Я не возражал, чтобы он выбрал эту дорогу, но Хана была против. Она хотела, чтобы он остался дома.

– У вас тут четкие правила – когда и с кем ему можно встречаться, а с кем нельзя?

– Нет, в этом деле мы как раз не давили. Подталкивали его выходить по вечерам, заниматься чем хочет с приятелями. Вечером, когда дети ложатся спать, Хане не так нужна помощь. Просто мы возложили слишком много ответственности на его плечи. В основном, когда я в плавании.

Полицейский был уверен: отец Офера понятия не имеет о том, что его сыну предстояло в пятницу вечером пойти в кино с приглянувшейся ему девочкой. Причем, возможно, впервые в жизни.

И так оно и было.

– А как у него с приятелями? С девочками? – спросил Авраам.

– Вряд ли он тусуется с девочками. Но это нормально. Я и сам в его возрасте был застенчивый. Я все думал, что, может, армия сделает с Офером то, что сделала со мной, хоть малость.

– Он говорил про армию?

– Он собирался пойти во флот, и я его поддерживал. Хотя не хочу, чтобы он после демобилизации стал моряком. Вы не знаете, какая это была для меня гордость, когда я видел, что он учится, готовит уроки, сидит у компьютера… И он научил меня работать с Интернетом.

* * *

Они просидели в его кабинете четыре часа, с одиннадцати до трех. И чем дольше это продолжалось, тем больше понимал Авраам Авраам, до какой степени важна для него эта беседа. После длительного молчания Ханы Шараби он испытывал чуть ли не чувство благодарности к ее мужу за то, что тот поведал ему о своей жизни.

В полвторого он вышел и заказал для них в кафетерии Технологического колледжа по подносу с обедом и два стакана кофе с молоком. В ожидании еды полицейский выкурил на стоянке сигарету. Зазвонил мобильник. Зеев Авни. Он не помнил, чтобы оставлял этому соседу свой номер телефона. Авраам Авраам спросил Зеева, может ли тот завтра утром приехать в участок для продолжения разговора. Тот ответил, что должен остаться с сыном, и пригласил его к себе в квартиру. Инспектор с минуту поколебался и предложил ему все-таки приехать в участок завтра, но во второй половине дня, примерно в пять. Авни согласился и спросил, где он там сидит.

– Тогда до встречи в четверг, – сказал Зеев, будто они были приятелями, договорившимися встретиться в кафе.

Мобильник Маалюля был отключен. Возможно, он как раз беседовал с девочкой из гимназии в Кирьят-Шарете. Авраам без всякой охоты позвонил также Шрапштейну, но тот где-то пропадал. Эяль ответил только на десятый звонок и сказал, что нащупал «интересное направление». В отличие от Маалюля, докладывать он ничего не стал. А уж Илане-то небось звякнул, в этом Авраам Авраам не сомневался.

– Что именно ты нащупал? – спросил инспектор.

– Еще не ясно, – ответил Шрапштейн. – Если дело окажется стоящим, я поставлю тебя в известность. Но если в двух словах, то один житель этого квартала выпущен под расписку с историей сексуальных домогательств и насилия в отношении подростков. В основном домогательств, но мы же знаем, как это развивается. Пока что я собираю информацию, и может случиться, что мы вызовем его в участок. Хочешь поучаствовать в дознании, если его приведут?

Естественно, что за вопрос!

Авраам заколебался, раздумывая, стоит ли позвонить Илане, и решил повременить с этим до окончания разговора с отцом Офера. Этому Шрапштейну удалось его позлить, но, в общем-то, сегодня настроение инспектора несколько улучшилось. Расследование сдвинулось с мертвой точки, хотя в каком оно пошло направлении, пока было неясно. Картина наполнилась деталями. История жизни Офера больше не была пустым листом – свадьба его родителей, состоявшаяся в начале девяностых, молодой отец, заканчивающий обучение на инженера-механика и на длительные периоды исчезающий из дома… А еще – сестра с синдромом Дауна, о существовании которой члены семьи стыдились рассказывать, контейнеровозы, переправляющие тысячи контейнеров, и порты на Кипре и в Копере. Из-за частых отъездов отца и из-за состояния сестры на плечи Офера взвалили тяжкий груз, и этот груз был не из тех, что закаляет. Может, даже наоборот. От мальчика не требовали занять место отца. От него требовали помогать. Вне дома у него был приятель по имени Янив Нешер, компьютерные игры и девочка, которой Офер понравился. И кино. Была попытка уйти из дома и жить в интернате, а также желание служить во флоте. Море стало как бы фоном всей истории. Не то море, берег которого Авраам Авраам, как и все прочие, знал, по которому он летом раз в несколько суббот гулял, не снимая футболки. Другое море – море как место работы. Море, разделяющее отца и сына, жену и мужа. Инспектору захотелось поглядеть на фотокарточки Офера, но они остались в кабинете, и он решил, что в присутствии отца этого делать не стоит.

Когда инспектор загасил вторую сигарету, ему снова позвонил Зеев Авни, который спросил, следует ли принести на дознание свое удостоверение личности или какие-то другие документы. Авраам велел принести паспорт, и Авни сказал:

– У меня паспорт просроченный. Я не исправил в нем место жительства, и там написано, что я проживаю в Тель-Авиве. Это ничего?

Инспектор ответил, что ничего, и положил трубку. Он уже пожалел о часах, которые придется разбазарить на разговор с этим учителем. Может, перепоручить его Шрапштейну? Авраам усмехнулся. Неплохая идея!

* * *

В последний час они говорили в основном про вторник. Инспектор попросил Рафаэля Шараби рассказать про последние сутки перед исчезновением Офера и попытаться припомнить любую необычную мелочь.

– Это было накануне рейса. Так что я почти весь день провел дома, – сказал отец пропавшего.

Он проснулся в шесть. Поднял младшего сына и Офера, а его жена разбудила их сестру. Рафаэль все еще словом не обмолвился про ее синдром Дауна, будто эта сестра была обычной девочкой, уезжавшей в школу в половине восьмого. На этом этапе разговора Авраам Авраам записывал все, каждое слово.

– Офер спустился в лавку? – уточнил он.

– Вроде бы да. Он ходит туда каждое утро. Но я точно не помню. А это важно?

После этого глава семьи отвез младшего сына в детский сад, а Офер ушел в школу, как всегда. Пешком. Что делала Хана, Рафаэль не знал.

Это был тот час – так в первый вечер представлял себе Авраам Авраам – тот час, когда мать осталась дома одна.

Из садика отец отправился по всяким делам. Зашел в банк и подскочил в Яффу для техосмотра машины. Когда он вернулся, они с женой вместе съездили в промышленную зону, за покупками. Он поел в каком-то кафе. Офер вернулся первым. Вроде в районе двух. Но точного времени Рафаэль не помнил, потому что пошел вздремнуть после обеда. Офер вроде бы обедает сам по себе, потому что сестра и брат возвращаются позже. Возможно, иногда он обедает с Ханой. Отец не помнил, видел ли старшего сына, когда проснулся, но Офер наверняка оставался дома, как утверждала и мать. Видимо, парень делал у себя в комнате уроки или готовился к контрольной. Рафаэль Шараби был в спальне, где с помощью жены начал укладывать чемодан в дорогу. Из комнаты Офера он не слышал никаких разговоров. Младший сын вернулся домой в четыре, его привела мать дружка по садику. Дочка вернулась после пяти.