— Мы не знаем даже, каковы очертания айсберга и каков он по величине, — сказал на это Фишер. — Быть может, заряды, по большей части, остались в шахтах, которые не откололись от ледника. Так что, будем надеяться, рваться будет на материке.

Пит Джонсон не пожелал согласиться с этими успокаивающими рассуждениями.

— Мы, то есть Клод, Харри и я, как раз закладывали последнюю из цепочки бомб, когда накатило в первый раз цунами и его волны ударили в лед снизу. По-моему, возвращаясь в лагерь, мы очень старались ехать по прямой. И, по-моему, нам это удалось. Значит, мы более или менее точно воспроизвели тот маршрут, который проделали, выехав из лагеря и заложив эти шестьдесят зарядов. И еще это значит, что на обратном пути мы проехались мимо всех или почти всех шестидесяти бомб. И могу дать правую руку на отсечение, но бьюсь о заклад: эта наша гора не такая большая, чтобы выдержать все эти будущие покусывания. Ничего похожего и близко нет.

Все умолкли. Но очень скоро тягостное молчание прервал Брайан. Откашлявшись, он сказал:

— Ты хочешь сказать, что айсберг разлетится на тысячу кусочков?

На это никто ничего не ответил.

— Так что, все мы, выходит, погибнем от взрыва? Или будем сброшены в море?

— Ну разве это не одно и то же? — с обычной своей основательностью веско произнес Роджер Брескин. Его низкий бас гулко повторило эхо, прокатившееся по пещере. — Море, оно — холодное. Оно заморозит. Вряд ли ты выживешь в такой воде — будешь готов минут через пять.

— Неужто ничего нельзя придумать спасения ради? — спросил Брайан, в поисках ответа переводя взгляд с одного полярника на другого. — Наверняка что-то мы сделать можем.

Пока они обменивались мнениями, Джордж Лин оставался недвижим и безмолвен, как статуя, но вдруг спохватился и подбежал, сделал три коротеньких и очень быстрых шажка к Дохерти.

— А, мальчик, испугался? Надо тебя было напугать. Пусть твоя всемогущая родня попробует выцарапать тебя отсюда!

Неприятно пораженный Брайан только отвернулся от злобствующего мужичка.

Лин сжал кулаки и вонзил их в бока Брайана.

— Вот, и никто тебе не поможет, а? Нравится? — Он кричал во весь голос. — Что, не по вкусу это тебе, а? Родня твоя, большая, богатая. Столько власти, столько политиков, а? Вот ты и узнал, каково маленьким людям, а для вас все остальные — мелкота. Теперь ты хочешь, чтобы мы кишки драли, только чтоб тебя отсюда вызволили. Нет, давай-ка сам пошевеливайся. Как все. Как остальные.

— Хорош уже, — сказал Харри.

Теперь Лин повернулся всем корпусом к нему. Лицо китайца было неузнаваемо — настолько его преобразила ненависть.

— А эта его родня сидит на заднице, а под задницами у них у всех деньги и привилегии. Жизни они не знают, они от действительности каменной стеной отгораживаются. А все равно — кичатся как ни в чем не бывало своей нравственностью: как же, они лучше всех, они же только спят и видят, как бы пожертвовать собой ради благородного дела какого-нибудь, а потом остаток жизни треплются и пережевывают эти свои самоотречения. А как остальные живут, они и знать не знают, и не хотят узнать. Это вот такие затеяли смуту в Китае, пустили туда Мао, родины нас лишили, десятки миллионов под нож пошло, столько народу загубили. Пустишь таких в дверь, а за ними следом коммунисты. А там дикари и казаки, головорезы и звери в образе человеческом, и все идет прахом. И...

— Не Брайан загнал нас на этот лед, — оборвал его Харри. — И не его родственники. Боже правый, Джордж, час назад он тебя спас. Помолчи, Христа ради.

Как только до Лина дошло, что он делает что-то не то, он снова переменился, и опять это произошло мгновенно. Злоба сошла с лица, и оно сразу же потускнело, стало вялым, безжизненным. Теперь он казался смущенным, ничего не понимающим. Потом стал выглядеть обеспокоенным. Потом потряс головой, словно пытаясь стряхнуть что-то.

— Я... Я не прав.

— Чего ты мне это говоришь? — опять огрызнулся Харри. — Ты это Брайану скажи.

Лин повернулся к Дохерти, стараясь не встречаться с ним взглядом, пряча глаза.

— Я — виноват. Я прощения прошу. В самом деле.

— Все нормально, — заверил его Брайан.

— Не... Не знаю, что на меня нашло. Ты спас мою жизнь. Харри правду говорит.

— Забудь, Джордж.

Еще недолго помявшись, Лин кивнул и отошел в дальний угол пещеры, чтобы возобновить свои упражнения. Разминаясь, он делал быстрые шаги, взад и вперед, туда и сюда, и все время, танцуя, глядел на лед, на котором отплясывал.

Харри задумался: хотел бы он знать, что за жизненные переживания могли так ожесточить этого небольшого человека, что он с такой готовностью кидается на Брайана. Причем Лин встретил молодого Дохерти в штыки, сразу же после того как они познакомились, и с тех пор часто даже не пытался скрыть свою неприязнь к юному баловню судьбы.

— Так неужто ничего нельзя сделать ради собственного спасения? — как бы отозвался на его мысли Брайан, с изяществом выходя из неловкости, созданной выходкой Лина.

— Может, что-то и можно, — сказал Харри. — Во-первых, мы могли бы вытащить несколько установленных нами зарядов и обезвредить их.

Фишер изобразил изумление:

— Ничего не выйдет!

— Может и не выйти.

— Да как ты думаешь их вытаскивать, эти бомбы? Их еще найти надо, — язвительно поинтересовался Фишер.

Клод поднялся с корточек, оставив разбирать поломанный ящик с наполовину пропавшей едой.

— Может и выйти. Но нужен еще один бур, ледорубы и электропила. Или хотя бы мощная ножовка. Запасись мы временем и терпением, и мы сумели бы докопаться до каждой бомбы: надо было бы бурить немного в бок и раскапывать лед косыми уступами, пока не откроется заряд. Однако, Харри, на установку нам понадобилось полтора дня. А вытаскивать залитые льдом заряды будет куда тяжелее. Неделя нужна, а то и две.

— А у нас только десять часов, — вставил свое никому не нужное напоминание Фишер.

Оставив свою нишу в ледяной стене неподалеку от ворот в пещеру, чтобы выйти на самую середину, в разговор вступил Пит Джонсон.

— Минуточку. Вы, ребята, слушать не умеете. Харри разве говорил, что мы должны вытащить все бомбы? Он ведь предлагал извлечь хоть несколько зарядов. И он ничего не сказал про пилы и лопаты или, там, топоры. Пилить и копать хотел не Харри, а Клод. — Тут он поглядел на Карпентера: — Может, сам все расскажешь?

— Самый близкий к нам заряд заложен в двухстах семидесяти четырех метрах отсюда. Чуть больше четверти километра. Обезвредив первую бомбу, мы сдвигаемся на четырнадцать метров от этого самого места, где мы теперь находимся, переходя к следующему заряду. Иначе говоря, коль скоро между двумя зарядами всегда выдерживается расстояние в четырнадцать метров, то каждая новая разряженная бомба удаляет от нас взрыв на очередные четырнадцать метров. Избавившись от десятка бомб, мы отодвинем взрыв на более чем четыреста метров. Остальные полста рванут, конечно, в полночь, но уже не под нами. А это значит, что наш край айсберга может уцелеть. И, если посчастливится, останется достаточно большим, чтобы выдержать нас.