— так точно, и пить будут поболе нашего. Хорошо, что в команде нет таких, как Кокорин: которые не могут остановиться, и у них слетают тормоза.

А я думал о матчах, которые успею сыграть в составе «Титана», но без Микроба. Их четыре. Девятнадцатого августа мы летим в Абовян сразиться с «Котайком», сама игра двадцатого. И хоть не стоит недооценивать противника, мне думалось, что армяне нам на один зуб. Оттуда путь наш лежал в Ригу с пересадкой в Москве. Игра с «Целтниексом» двадцать третьего августа.

Потом — домой, и двадцать девятого игра с «Буковиной» у нас. Ну и первого сентября мы будем в Михайловске учить жизни «Зимбрул».

А дальше — сборы. И если поначалу мне казалось, что я схватил бога за бороду, то сейчас, когда эйфория поугасла, стало ясно: это интересный опыт, так и следует относиться к вызову. После подвигов в Англии меня запихнули в последний вагон уходящего поезда, никто серьезно не рассматривал какого-там Нерушимого. У Акинфеева и Сафонова — многие годы так называемых летных часов, а тут я — выскочка, которого позвали только для того, чтобы порадовать благодарных болел.

Или нет? Синдром самозванца не давал размечтаться и представить себя в основном составе сборной. Уж слишком это невероятно.

В бар мы заходили через черный ход.

В зале нас уже ждали Тирликас за стойкой, выставленные на стойке кружки с пивом и перепуганная Дарина, уткнувшаяся в телефон. Общество Льва Витаутовича ее явно не радовало.

Когда мы вошли, она воспрянула, помахала мне и взглядом указала на Тирликаса, потирающего висок. Мы по очереди пожали руки Кириллу, он похвастался новыми газетными вырезками, украсившими уголок нашей славы, и мы столпились у стойки.

Тирликас спрыгнул со стула и поморщился:

— Товарищи, рад за вас, — он потряс ручищу Матвеича, — мысленно с вами, но мне пора: мигрень.

Рядом нарисовался Клык, посмотрел на идущую к нам Дарину и сказал:

— А вы Рину попросите сделать массаж головы. У меня как-то болела голова, так совсем прошло!

Девушка чуть не споткнулась. Остановилась, стала белее мела. Тирликас повернул к ней голову. Да что ж ты так палишься, Рина! Улыбнись, отшутись. Меня-то он вычислил и то не сразу, а лишь когда понаблюдал и заметил странности ведения боя и удивительные вспышки работоспособности.

— Да, хорошо… — пробормотала она, огляделась. — Нужен свободный стол, чтобы сесть и упереться…

Витаутович смерил ее взглядом и отмахнулся.

— Что за чушь. Нашли место! Пусть девочка отдыхает.

Он распрощался со всеми и вышел, а Рина так и осталась стоять, пока я к ней не обратился:

— Тебе что-нибудь заказать?

Она приложила руку к груди, проводила взглядом Витаутовича, исчезнувшего за стойкой — черный ход вел через кухню — и проговорила чужим голосом:

— Капучино.

Я взял ей чашку, себе — безалкогольное пиво, и мы устроились с краю барной стойки. Погосян, который вроде как нас благословил на отношения, все равно бросал взгляды, полные ревности. Я придвинулся и прошептал:

— Он не телепат и не вычислит тебя, если ты сама себя не выдашь. Так что не переживай.

Лилась ненавязчивая музыка, растворяя мой шепот.

— Легко сказать, — прошептала она, и ее голос утонул в аплодисментах.

Это вышел Димидко для очередной вдохновенной речи о том, какие мы молодцы.

Оратором он был так себе, но сейчас энергия в нем бурлила и выплескивалась, и каждое заряженное слово отзывалось в душе каждого. Даже Кирилл развесил уши, заулыбался, и глаза его заблестели.

В нас никто не верил, но мы вышли в Первую лигу!

Благодаря нашему вратарю Союз победил Англию!

Нас ждет вышка! А до того именно нам выпала честь играть с «Кардиффом»!

Парни выпили по второй кружке пива, выступили по третьей, и воцарилась благостная атмосфера хмельной расслабленности, которая удивительным образом передавалась и мне. Дарина тоже расслабилась, хотя не пила.

Время пролетело незаметно. В десять ушли Погосян и Колесо, а остальных Кирилл попросил на выход в одиннадцать. Клыка встретила Маша и куда-то утащила, Микроб с тоской на них посмотрел и пошел с Димидко, о чем-то с ним жарко споря.

Несколько минут — и вот мы с Дариной остались вдвоем посреди теплой августовской ночи. Не спрашивая я отправился ее провожать. Между нами будто протянулась леска, связывающая нас одной тайной. Мы шли молча, чуть касаясь друг друга руками.

Людей на улицах встречалось мало. В основном попадались подростки по одному и компаниями. Одна компания, парни лет по четырнадцать-пятнадцать во главе со здоровенным лбом, похоже, меня узнала, и пришлось ускорить шаг.

Подростки зашептались, вскочили со скамейки, но за нами не пошли. Отчего-то было тревожно. Ощущение, словно кто-то постоянно смотрит в спину. Но сколько я ни оборачивался — никого. Один раз только померещился силуэт, шмыгнувший в кусты, но это оказалась игра теней.

Возле подъезда мы остановились. Пришла пора расходиться, и я поймал себя на мысли, что не хочу отпускать Дарину, потому что она — часть теплого, светлого, радостного. Стоит развернуться и уйти — и очарование рассеется. Девушка чувствовала нечто похожее. Ей хотелось пригласить меня на чай, но она боялась непонятно чего.

А мне не хотелось ее обнадеживать. В моей душе была пустыня, где вряд ли что-то будет расти в ближайшее время.

— Если вдруг будет происходить непонятное, сразу звони, обещаешь?

— Но…

— Все эти глупости про побеспокоить среди ночи — забудь. Обещай.

— Да, — кивнула она и улыбнулась.

Я погладил ее по щеке и ощутил острое желание поцеловать девушку. Не страстно припасть губами, а нежно прикоснуться.

— Спокойной ночи, Рина.

Она встала на цыпочки, обняла меня и чмокнула в щеку, прошелестев на ухо:

— Спасибо!

А потом резко отстранилась и побежала к себе. И снова я захотел рвануть следом, но не стал этого делать. Потому что клин клином не выбивается. Ну, поддамся я сиюминутному желанию, а дальше? Да, я знаю, что Рина хорошая девочка. Но строить что-то с девушкой, когда нет искры, а только потому, что она хорошая — путь в никуда. Это нечестно в первую очередь по отношению к ней. Я буду чувствовать, что должен и обязан, и постепенно это повиснет камнем на шее.

Я думал об этом всю дорогу домой, пинал листья за то, что опали, хотя еще не осень, а в голове вертелось: «Я молил о дожде, хоть о капле одной, ты, меня, пожалев, напоила собой. Но теперь я окреп, в чистой, будто стекло, но стоячей воде мне дышать тяжело».

Увлекшись, не сразу ощутил то же пристальное внимание. Насторожился,