А когда поднимаюсь, то нахожу ее в спальне: сидит, как маленький сыч, в углу, в наушниках и обхватив колени. Заметив меня, вынимает один наушник и молча ждет, что я заговорю первым.

Выглядит правда испуганной. На лбу написано, что у малышки нет никакой защиты от вот таких «подарков судьбы».

— Я ничего не слышала, — все-таки набирается смелости, чтобы заговорить первой. — Извини, что из-за меня у тебя… проблемы.

— Проблемы у меня исключительно по другой причине — надо прекращать спать с дурами.

Я уже опаздываю, но просто не могу оставить ее вот так. Если мог впустую просрать время на тупую овцу, то на умного Очкарика просто обязан.

Пусть это будет ваниль, от которой у меня сводит зубы и слипается жопа, но это именно тот разумный компромисс, который необходим в любых отношениях.

Усаживаюсь рядом с ней в угол, забираю второй наушник и довольно подпеваю знакомому мотиву:

— Ведь сегодня я нашел тебя, Родная, я нашел тебя…[11]

Очкарик расслабленно улыбается, потихоньку перебирается на колени между моими ногами и в мое свободное ухо очень деловито сообщает:

— Между прочим, майор, у меня красный диплом.

Хмыкаю, врубаю добрый сарказм и тоже ей в ухо, уточняю:

— Значит, мы потрахаемся на «отлично», зубрилка.

— Солнышко, в выходные Сергеевы у нас на даче, — говорит мама в пятницу утром по телефону, когда у нас случается ежедневный ритуал под названием «Нужно поговорить обо всем и ни о чем пять минут приличия».

В субботу у моего отца юбилей. Ему пятьдесят пять, и по этому поводу будет семейное застолье. А никакое семейное застолье Воскресенских не обходится без Сергеевых. Так было всегда, кажется, без пропусков даже в тяжелые для наших семей дни. Так что мамина «радостная новость» для меня совсем не новость.

— Мам, я помогу готовить, но в выходные хотела поработать.

— Ты всегда можешь взять работу с собой, — спокойно отметает мою крайне нелепую отговорку. — И я думаю, что свежий воздух подальше от города пойдет на пользу наполнению твоего творческого колодца. Вспомни, как ты придумала «Белую ленту»?

Иногда я жалею, что в порывах творческого «распирания» становлюсь слишком болтливой и меня тянет рассказать о новой идее всему миру. Хоть обычно под прицельный огонь моего креативного угара попадают как раз родные и близкие.

«Белую ленту» — свой фэнтезийный двухтомник о приключениях изгнанной принцессы эльфов, я придумала два года назад, когда мы были на даче и дороги за ночь замело внезапным снегопадом. Свет выключили, ноутбук разрядился, и пока снегоочистительная техника расчищала дороги, я помогала отцу выкапывать машину из-под снега. И как-то, мысль за мыслью, образ за образом, придумала историю, которая стала моим пропуском в мир настоящих Писателей — бумажное издание.

Мама думает, что если бы не тот снегопад, я так и продолжала бы писать книги малоизвестным автором одного древнего портала самиздата.

— Мам, ты же знаешь, мне тяжело сосредоточиться, когда рядом много людей.

— Йени, солнышко, даже слышать не хочу. У отца юбилей, будут только Сергеевы. И еще Викуся с семьей. Я уже пригласила.

Слышу в трубке выразительное покашливание. Всегда так делает, когда собирается сообщить новость, от которой я вряд ли буду в восторге.

— Саша с женой тоже буду? — иду на опережение. Это же единственная логичная причина заминки на пустом месте.

— Солнышко, я не могла его не пригласить.

Конечно, не могла.

Саша всегда очень нравился моей маме. А я всегда была любимицей его матери — своей крестной. Анна Павловна до сих пор считает меня своей лучшей подругой, и единственная причина, по которой в эти выходные не потянет меня «выпить кофейку со сплетнями» — мы и так будем это делать, но под шашлык, закуски и застольные песни.

— Вы ведь взрослые люди и раз уж так сложилось… — Мама вздыхает. Очень театрально — все-таки, карьера актрисы «Большого» дает о себе знать.

— Я рада за Сашу и искренне желаю ему счастья, — отвечаю, глядя на себя в зеркало.

Видимо, дар носить маски передался мне по наследству, потому что улыбка у меня как раз такая, что сама почти верю в то, что говорю.

— Вот и славно, — с громким облегчением выдыхает мама. — Жду тебя к одиннадцати: нужно кое-что докупить.

Я кладу трубку и не без интереса наблюдаю за тем, как притворная улыбка «хорошей девочки» стекает с моего лица подтаявшей восковой кляксой.

Сашу я еще переживу.

Но как пережить бывшую моего Антона?

Я подумала «моего»? Прикрываю рот ладонью, как будто меня может высмеять собственный тараканий цирк, и в который раз обещаю себе избавиться от дурной детской привычки. Обещаю — и знаю, что нарушу обещание раз десять до конца дня.

Бывшая Антона не знает, что в то утро в его доме была я. Это плюс.

Но я-то знаю, что она заявилась к нему в семь утра, как будто это в порядке вещей, как будто у них нет большой и жирной точки, а брак с Сашей — это такая эпидерсия[12], шарж, комедия ошибок в стиле пьес Лопе де Вега[13]. А мне придется сидеть с ней за одним столом и делать вид, что она — луч счастья в жизни мужчины, которого я, скучный очкарик, не смогла удержать. И что от всего этого мне пипец как радостно и почти торжественно.

По дороге к матери, когда выхожу из метро, пишу Саше сообщение: «Соглашаться было не обязательно». Может, это глупо. Скорее всего, это уже ничего не решает. Но по крайней мере он должен знать, когда я буду улыбаться ему через стол, мне будет хотеться вытошнить обратно в тарелку то немногое, что я попробую проглотить хотя бы ради приличия.

Саша перезванивает минут через десять и без приветствия накидывается на меня, как ураган Катрин.

— Я очень уважаю твоего отца, Йен. Ты знаешь, что он для меня сделал. Что я должен был ответить твоей матери, когда она позвонила и сказала: «Ждем тебя с женой, Сашенька, Володя будет рад тебя видеть!»

— Здравствуй, Саша, — все-таки соблюдаю ритуал. Не ради него. Для себя. Моя голова так устроена, что в критических ситуациях, когда все рушится к чертовой матери, я выстраиваю подпорки из подручных средств. Вот как сейчас: он же явно настроен высказаться, и чтобы мое внутренне море спокойствия не превратилось в огненный шторм, приходится играть в официальную стерву.